Новейшая история Монголия: тернистый путь «счастливого государства»

Трифонов Е., [email protected]

Монгольская Народная Республика была самым первым, и, безусловно, самым надёжным союзником СССР. За долгие годы «дружбы» (в кавычках – потому, что отношения между странами отнюдь не были равноправными) в этой стране побывали и поработали десятки тысяч советских людей – инженеров, строителей, геологов и, разумеется, военных. Тем не менее советские люди знали о Монголии удручающе мало, ещё меньше интересовали их населяющие эту страну люди. И уж совсем мало – уважали. Знания, в общем, ограничивались присказками «Курица не птица, Монголия не заграница», «16-я советская республика»; да ещё анекдотом: «Какая страна самая независимая? - Монголия. От неё в мире ничего не зависит».

Конечно, среди советских людей, бывавших и работавших в Монголии, встречались умные, образованные люди, интересовавшиеся историей и культурой этой страны, и даже её ярые поклонники – монголофилы. Что неудивительно: когда-то Великий Хан из Каракорума решал судьбы значительной части мира. Низенькие, косматые монгольские лошади пили воду Инда, вьетнамского Меконга и немецкого Одера, топтали поля Венгрии и барханы Сирийской пустыни, пробирались по заоблачным кручам Тибета и чавкали копытами в болотах острова Ява. Это знают все, но мало кому известно, что самая древняя в мире пушка, датируемая 1237-м годом, была изготовлена монгольскими мастерами в Забайкалье. Ещё менее известно, что бумажные деньги, векселя и безналичный расчёт начали использоваться в массовом масштабе именно там.

Поэтому насчёт «страны, от которой ничего не зависит» - не более чем юмор малограмотных людей; такие всегда пытаются поднять себя за счёт презрения к другим людям и народам. И тяжелейший путь, пройденный Монголией в кровавом ХХ веке – от нищего племени к современному государству – пусть с бедным, но всё же не голодающим, образованным и трудолюбивым населением, с небоскрёбами и современными предприятиями, заслуживает уважения. И весьма интересна история взаимоотношений Монголии с СССР, судьбы которых оказались тесно связаны.

Модель древнего Каракорума в Монгольском историческом музее (Улан-Батор) Модель древнего Каракорума в Монгольском историческом музее (Улан-Батор)

По истории Монголии существует огромная научная и публицистическая литература. Поэтому не имеет смысла останавливаться на многих важных её эпизодах, например, войне на Халхин-Голе, участии Монголии во Второй Мировой войне. Также не стоит подробно описывать события в послевоенной Монголии, когда она действительно стала «16-й советской республикой».

Интересно попытаться ответить на ключевые вопросы монгольской истории ХХ века. Какие силы и с какой целью организовывали революцию 1921 г.? Какова была роль СССР в преобразованиях в Монголии, и какие цели преследовало советское руководство? Как можно оценить советско-монгольские отношения в целом, каковы их долгосрочные результаты?

Консервативная революция

В советское время история Монголии первой четверти ХХ века излагалась просто. Кратко суммируя то, что писалось в книгах и учебниках 1921-91 гг., коллизии того времени выглядели так: монголы, угнетавшиеся завоевателями - маньчжурской династией Цин - развернули национально-освободительную борьбу. «Под влиянием антифеодальной борьбы китайского народа зародилось дугуйланское движение аратов… Дугуйланы (по-монгольски – «круг») аратские организации борьбы против князей и маньчжурских властей… Особо сильное влияние на освободительную борьбу монголов оказала русская революция 1905-07 годов. Основной силой национально-освободительного движения в Монголии было крепостное аратство» (БСЭ, статья «Монгольская Народная Республика»).

Согласно советской версии монгольской истории, освободительная борьба монголов увенчалась в 1911 г. свержением иноземного ига, но к власти пришли консервативно настроенные духовные и светские феодалы.

В реальности антиманьчжурского движения в Монголии не было и быть не могло. Для начала, маньчжурская династия Цин не завоевывала Монголию: раздробленная, распавшаяся на феодальные владения, деградировавшая в культурном, экономическом и социальном плане, Монголия в XVII веке была поглощена находившимися на подъёме маньчжурами посредством личных, в том числе семейных, связей маньчжурской династии с монгольскими князьями. Хотя часть монгольских феодалов (например, чахарский Лигдэн-хан) упорно сопротивлялась маньчжурам, большинство монгольских князей перешло на их сторону. Считать это предательством неправильно: монгольское государство к тому времени распалось, а маньчжуры, женившиеся на монголках из знатных фамилий, считались родственниками. Важно, что официальное обращение от имени монголов к империи Цин с просьбой о присоединении было подписано князьями и передано главой буддийской церкви Монголии Занабазаром. (Занабазар (1635-1723 гг.) - первый монгольский Богдо-гэгэн, правитель Халхи под сюзеренной властью империи Цин; выдающийся скульптор, основатель монгольской портретной живописи, изобретатель письма соёмбо).

Хотя в Монголии происходили антиманьчжурские восстания, а западные монголы – джунгары – отказались подчиниться империи и подверглись частичному истреблению, монголы в целом были лояльны властям Цин.

Империя Цин официально была маньчжурско-монгольской: монгольский язык, наряду с маньчжурским, был государственным; во всех имперских министерствах и ведомствах чиновники-монголы являлись заместителями высшего чиновника; все императорские указы вступали в силу только после их подписания монгольскими князьями. «Основатель Маньчжурской династии Цин Абахай в 1636 г. издал указ, по которому «в случае, когда Дай-Цинская династия падёт, вы (монголы) будете существовать по прежним основным законам» (Кузьмин С.Л. Теократическая государственность и буддийская церковь в Монголии в начале ХХ века», М.: Товарищество научных изданий КМК, 2016. С. 23). Т.е., используя европейскую терминологию, монголы были связаны с империей Цин унией, согласно которой они входили в её состав до тех пор, пока существует империя.

В конце XIX века в Монголии наблюдалось не антиманьчжурское (и тем более не антимонархическое), а антикитайское движение, связанное с тем, что после Тайпинского восстания (1842-64 гг.) империей управляли чиновники-китайцы в интересах китайского населения. В результате их деятельности династия Цин изменила свою политику. Китайские чиновники провозгласили «Новый курс», направленный на быстрое экономическое развитие Китая, подобно «Реставрации Мэйдзи» в Японии, превратившей средневековую страну в современную державу. Курс предусматривал заселение Монголии китайцами, которым до 1880-х гг. было разрешено там поселяться только по разрешению местных властей; к 1911 г. китайцев во Внешней Монголии стало уже больше 1/6 населения, во Внутренней Монголии - более половины. Большая часть монголов стала должниками китайских ростовщиков и торговцев. Это означало потерю земель (китайцы её покупали и брали в аренду у князей за копейки), что грозило крушением традиционного уклада жизни и превращением монголов в малочисленное и нищее меньшинство. Более того: китайцы начинали силой отбирать земли у монголов. В 1891 г. во Внутренней Монголии китайские поселенцы, организованные сектой Цзиньдандао («Путь золотого эликсира»), устроили резню, уничтожив 150 тысяч монголов.

В этих условиях монгольские князья и ламы не могли пойти на конфликт с маньчжурами, поскольку только власти империи могли (и обязаны по закону) спасти монгольский народ. В то же время, видя неспособность маньчжуров отказаться от губительного для кочевников «Нового курса», некоторые князья и ламы начали налаживать контакты с Россией, пытаясь заручиться её поддержкой перед лицом китайской угрозы. Однако это делалось вовсе ни из антиимперских соображений, а было проявлением отчаяния, поскольку надежды на империю угасали. Тем не менее почти все монгольские князья и ламы до Синьхайской революции 1911 г. в Китае сохраняли верность Цинам.

А что же с «антифеодальной борьбой монгольского аратства» из советской литературы, без которой народная революция была бы невозможна? Как же дугуйланское движение? На рубеже XIX-XX веков феодальный строй в Монголии был далёк от разложения и кризиса. Араты не только зависели от князей и лам – они считали их своими природными господами, доверяли им (как сословию, хотя не обязательно конкретным людям). Для того, чтобы появилось антифеодальное движение, необходимы не связанные с феодалами влиятельные и активные группы населения, интересы которых входят в противоречие с феодальными – таковыми в Европе и Азии были буржуазия, средние слои и ремесленники. В Монголии в начале ХХ века ничего подобного не было: общество управлялось князьями и контролировалось ламами, на которых трудились араты. Малочисленные ремесленники параллельно занимались скотоводством и не отделялись от аратства; буржуазии не было совсем, а средними слоями можно условно назвать лишь несколько десятков «разночинцев» - военных, учителей и работников иностранных консульств (прежде всего российского), да и те были в основном низшими ламами, невладетельными князьями или «безлошадными» аратами, не терявшими связей со своими сословиями. Аратство же, как и любое крестьянство в любой стране, испытывает ненависть к феодалам как к классу только в иллюзорном мире, выдуманном марксистами. Ненависть вызывают конкретные владетели, нарушающие законы, увеличивающие налоги и подати.

В силу этого дугуйланское движение не могло быть антифеодальным. Оно представляло собой организованные группы, причём не только аратов, но и низших лам и князей, выступавших против произвола отдельных феодалов; общенародных, антифеодальных или антиманьчжурских целей ни один дугуйлан перед собой не ставил. В Монголии существовали также «благородные разбойники» - сайнэры «добрые молодцы». (По легенде, первые девять сайнэров Халхи принесли клятву о том, что они не подчиняются властям империи, не вступают в брак и будут грабить богатых, раздавая их имущество беднякам. Подобно русским казакам, они отказывались от имён и пользовались прозвищами. Многие сайнэры были бывшими ламами или послушниками). Это были одиночки, ушедшие из аилов и куреней, промышлявшие грабежом состоятельных людей и раздачей их имущества бедным. Такие движения возникали во многих странах (казаки и «шиши» в России, абреки на Кавказе, гайдуки на Балканах, «Робин Гуды» в Англии, кангасейро в Бразилии и т.д.), и их тоже нельзя считать антифеодальными.

В начале ХХ века в Монголии возникло повстанческое движение. В 1906 г. монгольский князь Тогтохо поднял восстание после того, как китайские колонисты отобрали у него землю. Тогтохо собрал отряд (около 60 человек), нападавший на китайских поселенцев и вступавший в схватки с войсками. Оружие повстанцы получили от российских властей. В 1910 г. отряд Тогтохо был разбит, и князь с уцелевшими соратниками получил убежище в России. Таким образом, движение было вызвано личными причинами, носило локальный характер и продержалось четыре года благодаря поддержке России. Оно не было ни антифеодальным, ни антиимперским – только антикитайским.

Тогтохо-гун (слева) и его начштаба Баир-гун Тогтохо-гун (слева) и его начштаба Баир-гун

Более значительным и идеологически оформленным было движение в Западной Монголии во главе с Джа-ламой (Дамбиджалцаном). Он был калмыком из Астраханской губернии, переселившимся в Монголию. В 1890 г. Дамбиджалцан объявил себя за воплощением Амурсаны - джунгарского князя, в XVIII веке воевавшего против империи Цин. Он, по словам Дамбиджалцана, вновь родился, чтобы освободить Монголию от маньчжуро-китайской власти. Вокруг воплощения Амурсаны начали собираться местные джунгары (калмыки, к которым он принадлежал, являются частью джунгар). Дамбиджалцан был арестован и, как российский подданный, выслан в Россию, но через год снова появился в Западной Монголии. Джамбиджалцана, получившего прозвище «Джа-лама», несколько раз арестовывали и высылали; он участвовал в путешествиях генерала П. К. Козлова в Тибет, а в 1910 г. возобновил антиманьчжурские проповеди. К нему примкнуло около 5 тысяч джунгар. По сути, Джа-лама превратился в правителя независимой Джунгарии, воссозданной в миниатюре. Он ещё много лет оставался сильной фигурой в Монголии, охваченной революцией и войной. Хотя его авторитет признавали и некоторые восточные монголы, движение Джа-ламы было локальным, опиравшимся на джунгар и чуждые восточным монголам традиции антицинской борьбы. Нет сомнений, что Джа-ламу, как и Тогтохо, использовала Россия для укрепления своих позиций в Монголии (его неоднократно выпускали в Монголию, он оставался российским подданным, и явно не зря работал на генерала русской разведки Козлова). Движение Джа-ламы тоже не было антифеодальным: он сам стал довольно крупным феодалом и оставался им до конца жизни.

***

В сентябре 1911 г. китайское антиманьчжурское движение империи вылилось в мощные восстания – сначала в провинции Сычуань, затем в крупном городе Ухань. Повстанцы объявили о свержении династии Цин и провозгласили республику. Восстание ширилось, на сторону восставших переходили воинские части, провинции одна за другой объявляли об отделении от империи. Запаниковавшие власти назначили премьер-министром Юань Шикая – видного китайского националиста; он начал оттеснять от власти маньчжурских чиновников. В этой ситуации 1 декабря 1911 г. состоялся съезд князей и духовенства Внешней Монголии, провозгласивший независимую теократическую монархию во главе с главой ламаистской церкви - Богдо-гэгэном VIII. В её состав должна была войти и Внутренняя Монголия, но многочисленность китайцев и армейских частей в этом регионе воспрепятствовало воссоединению двух частей страны. Араты во всех этих событиях самостоятельной роли не играли, поддерживая князей и лам.

Князья и ламство Монголии поступили в соответствии с законом создателя империи Абахая: вернули независимость своей стране в связи с падением империи Цин. Если обретение Монголией независимости в 1911 г. считать революцией, то только консервативной: по сути, страна вернулась в начало XVII века.

Россия не позволила новому, республиканскому Китаю установить власть над Монголией. В Петербурге помнили слова Наполеона: «Китай спит. Пусть он спит и дальше. И не дай бог нам дожить до такого дня, когда Китай проснётся». В интересах России было сохранение Китая слабым, раздробленным государством, поэтому она поддерживала сепаратистские движения среди монголов, уйгуров, тибетцев и дунган (хуэй). С монголами русским было проще работать, поскольку в России жили две ветви монголов – буряты и калмыки, среди которых были образованные люди, в т.ч. офицеры казачьих войск. Однако открыто поддерживать сепаратизм в Китае Россия не могла в силу договорённостей с великими державами (США, Великобританией, Германией, Францией, Японией), согласно которым державы имели право создавать в Поднебесной сферы своего влияния, но не покушаться на формальное единство страны. Поэтому Россия, после долгих переговоров, настояла в 1915 г. на предоставлении Китаем широкой автономии Монголии: Пекин лишался права держать войска в Монголии; присутствие китайцев контролировалось монгольским правительством; Россия получала право держать в Монголии воинский контингент, беспрепятственно торговать и вести с ней любые дела, не советуясь с Пекином. Внутренняя Монголия и Джунгария оставались в составе Китая, что чрезвычайно возмущало монголов. Несмотря на недовольство русских, отряды монгольских добровольцев с 1911 г. участвовали в боях на стороне мятежников во Внутренней Монголии.

Став фактически независимой страной, Монголия приступила к формированию государственных институтов. За несколько лет независимости (1911-19 гг.) были созданы министерства и ведомства; в столице и прилегающих районах были построены пекарни, 18 кожевенных мастерских, кирпичный и лесопильный заводы, водочные, пивоваренные, салотопные предприятия, телеграфная и телефонная станции, угольная шахта и электростанция; появились первые автомобили. Началась промышленная добыча золота, хрусталя, аквамарина и топазов. Появилась первая светская школа при Министерстве иностранных дел. Первая типография печатала правительственные указы, газеты, журналы, учебники и художественную литературу – разумеется, в крайне небольших масштабах. В Худжирбулане открылась военная школа, где российские инструкторы подготовили 1900 солдат и офицеров для монгольской армии в составе одной бригады.

Много это или мало? Учитывая, что в Монголии абсолютно не было образованных специалистов – очень много. Все кадры для современных предприятий и организаций, включая небольшие группы европейцев и американцев, нанятых через российские государственные и частные структуры, прибывали из России.

Как отмечалось, среди российских специалистов и предпринимателей, обосновавшихся в Монголии, было много бурятов, владевших монгольским языком, разбиравшихся в местных обычаях и воспринимавшихся монголами, как свои. В качестве своего рода «резерва», из которого можно было черпать кадры, российские чиновники и бизнесмены использовали несколько тысяч бурят, перекочевавших в Монголию из России в начале ХХ века, после того, как программа массового переселения русских крестьян в Сибирь лишила кочевников огромных земельных массивов. Эти люди по понятным причинам мало симпатизировали России, но знание русского языка позволяло им зарабатывать на коммуникациях между русскими и монголами.

Образованные буряты считали Монголию своей истинной родиной, а Бурятию рассматривали как Северную Монголию, присоединённую к России (хотя воссоединение Бурятии с Монголией не было популярным среди бурят из-за отсталости прародины и больших возможностей для карьеры и бизнеса в России). «Национально ориентированная бурятская интеллектуальная и политическая элита восторженно приняла получение Монголией политической автономии. По мнению бурятских лидеров, автономия открывала новые возможности для культурного и социально-политического роста бурятского народа и развития монгольского единства, поэтому на проводимых по их инициативе съездах и собраниях эти идеи активно пропагандировались» (Ринчинова О.С. Бурятская диаспора в Монголии: этапы формирования и развития. Кандидатская диссертация,  Улан-Удэ, 2011. http://cheloveknauka.com/buryatskaya-diaspora-v-mongolii-etapy-formirovaniya-i-razvitiya#ixzz5SEl8CZvvhttp://cheloveknauka.com/buryatskaya-diaspora-v-mongolii-etapy-formirovaniya-i-razvitiya#ixzz5SEko3VMY).

Среди бурят, работавших в Монголии после 1911 г., видное место занимают Цыбен Жамцарано – лингвист и публицист, основавший в 1913 г. первую монгольскую газету - «Новое зерцало», и Элбек-Доржи Ринчино – политик левого толка. Стоит упомянуть также учёного и предпринимателя Цокто Бадмажапова, казака-бурята Григория Семёнова – впоследствии атамана Забайкальского казачьего войска (он перевёл на монгольский язык не только «Устав кавалерийской службы русской армии», но и стихи А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова и Ф. И. Тютчева). Впоследствии, уже после революции 1921 г., образованные и энергичные буряты, увлечённые идеей восстановления независимой Монголии, сыграют огромную и весьма неоднозначную роль в истории страны.

***

Л. А. Юзефович в книге «Князь ветра» приводит песню, которую распевали монгольские цирики (солдаты), празднуя освобождение своей страны:

«Бесчисленными стали страдания на монгольской земле.

Увидев эти несправедливые порядки, мудрые мужи отвязали своих коней…

Взяли в руки оружие…

Они свергли зло, что было неприкосновенно, привольной Монголии дали свободу, решили установить счастливое государство…»

Перед «мудрыми мужами» стояла грандиозная задача – построить силами отсталых, малочисленных, бедных племён, живших частично феодальным, частично родоплеменным строем пусть не счастливое, а хоть какое-то организованное государство. Даже многим монгольским князьям она казалась невыполнимой, и они много лет колебались между поддержкой полу-призрачной независимости и подчинением Китаю.

В период существования Богдыханской Монголии серьёзных социальных (классовых) конфликтов там не наблюдалось: араты оставались лояльными князьям и госаппарату, а Богдо-гэгэн VIII пользовался в народе всеобщим уважением. Никаких внутренних причин для новой революции в стране не было, феодальный уклад находился в стадии развития, а не разложения, а буддийская церковь для монголов была безусловным авторитетом.

В целом строительство независимой Монголии в 1911-19 гг., невзирая на отсталость, мятежи и отчаянную нехватку квалифицированных кадров, шло успешно. Эти успехи были возможны только в условиях покровительства и помощи со стороны России, поскольку Китай, силы которого были неизмеримо больше, не признавал независимость Монголии, хотя, пока Россия была сильна, не рисковал её захватывать. После октябрьского переворота в России и её распада защитить Монголию стало некому, и страна без сопротивления была захвачена Китаем. Только неукротимый Джа-лама отказался сдаться китайцам: он укрепился со своими вассалами в неприступном замке Тенпай-Байшин в Гобийском Алтае, откуда беспокоил оккупантов партизанскими вылазками.

Одним из факторов, заставивших богдо-гэгэнский режим отказаться от борьбы, помимо явного неравенства сил, была угроза… со стороны панмонголистов, которые властям Урги (официально монгольская столица называлась Нийслэл-Хурээ - «Столичный монастырь») казались даже опаснее ненавистных китайцев.

Панмонгольский мираж

Страх Богдо-гэгэну и его правительству внушала панмонголистски настроенная группа бурятских националистов, организовавших в 1917 г. Бурятский национальный комитет (Бурнацком), руководили которым уже упоминавшиеся Э.-Д. Ринчино и Ц. Жамцарано. Бурнацком, ориентировавшийся на идеологию эсеров, объявил бурятские земли «Государством Бурят-Монголия». Поскольку буряты жили вперемешку с русскими и были меньшинством и в Приангарье, и в Забайкалье, государство не имело ни чёткой территории, ни границ, его госструктуры были мало дееспособны. В апреле 1918 г. Бурнацком признал Советскую власть, а после освобождения Забайкалья от большевиков признал режим атамана Г. М. Семёнова. Несомненно, Бурнацком (переименованный в Бурятскую народную думу) не симпатизировал ни красным, ни белым, а пытался усилиться, маневрируя между сторонами гражданской войны. Пытаясь заполучить собственную вооружённую силу, Бурнардума начала призывать бурят в национальную бригаду «Зоригто-Батор» (храбрый богатырь): оружием её обеспечил атаман Семёнов.

В феврале 1919 г. в Чите состоялся съезд панмонгольского движения, в котором главную роль играли буряты; присутствовали и представители Внутренней Монголии. Съезд объявил о создании «Велико-Монгольского государства» в составе Внутренней и Внешней Монголии, Барги и российского Забайкалья. Главой государства был избран Нэйсе-гэгэн (хутухта) Внутренней Монголии Ничи-Тойн Менду Баир, но реальная власть принадлежала атаману Семёнову, обладавшему военной силой и поддержкой Японии.  

Неудивительно, что Богдо-гэгэн и его правительство были настроены категорически против панмонголистов: те представляли собой республиканское, светское и антифеодальное течение, так что формально предложенный ими Богдо-гэгэну трон монарха мог быть только фикцией, а феодалы и ламство Монголии в случае прихода к власти группы Семёнова-Ринчино-Жамцарано лишились бы всего. «Э.-Д. Ринчино… писал: «Монголы и другие народы Центральной Азии слишком примитивны и изъедены буддийским клерикализмом и мало годятся как активный материал для создания этого государства» (Курас Л.В. Геополитические амбиции атамана Семенова: попытка создания федеративного «Велико-монгольского государства». https://cyberleninka.ru/article/n/geopoliticheskie-ambitsii-atamana-semenova-popytka-sozdaniya-federativnogo-veliko-mongolskogo-gosudarstva). По его мнению, «годным материалом» для руководства общемонгольским государством были бурятские националисты во главе с ним самим. «Бурятский вариант панмонголизма предполагал известное подчинение монгольских племен себе. Чувство превосходства бурятского менталитета над монгольским вызывало естественный протест и раздражение халхасской элиты, обостряя монголо-бурятские отношения» (Балдано М.Н., Варнавский П.К. «Великая Монголия»: Концепция политического единства и попытка ее реализации (1900-1920 гг.). Вестник Томского государственного университета. 2017. № 419. С. 99-108).

Правительство Монголии опасалось планов панмонголистов по присоединению с бурятскими землями ещё и потому, что это означало конфликт с любой российской властью, независимо от её политической окраски, а Россия – белая, красная или какая угодно - воспринималась в Урге как потенциальный гарант восстановления монгольской независимости.

Несмотря на то, что «Великая Монголия» контролировала только часть Забайкалья (Внутренняя Монголия и Барга удерживались китайцами), угроза правительству в Урге была серьёзной: у атамана Семёнова было несколько тысяч хорошо вооружённых, имеющих боевой опыт солдат. Опасаясь вторжения семёновцев, Богдо-гэгэн уверял панмонголистов, что сочувствует им и готов согласиться на их предложения… если их признают великие державы. В ответ семёновцы начали готовить поход на Ургу. Это и стало причиной согласия Богдо-гэгэна на ввод в Монголию китайских войск и ликвидацию автономии.

Большинство бурят уклонялось от мобилизации: в Забайкалье развернулось движение во главе с ламой Лубсан-Санданом Цыденовым, провозгласившим теократическое государство «Кодунай эрхидж балгасан» (по названию долины Кодун). Оно не имело границ и единой территории, но сумело подчинить часть Забайкалья. Там были созданы 11 балагатов («балагат» - крупная административная единица) - самоуправляющихся бурятских сообществ, не признававших ни Бурнардуму, ни власть атамана Семёнова. Казаки Семёнова арестовали Цыденова и перестреляли его «министров», но балагатское движение не распалось (балагаты при советской власти превратились в партизанские отряды, сопротивлявшиеся большевикам до окончательной гибели в феврале 1927 г.), и мобилизация бурят оказалась сорвана. Отряды Нэйсэ-гэгэна, состоявшие из чахаров Внутренней Монголии, потерпев поражение от красных войск, перешли во Внешнюю Монголию и были уничтожены китайскими отрядами (сам хутухта попал в плен и погиб). Самый боеспособный полк панмонголистской армии, состоявший из повстанцев-харачинов Внутренней Монголии, летом 1919 г. восстал, был разбит казаками и расформирован. К осени 1919 г. «Великая Монголия» распалась: атаман Семёнов, занятый борьбой с красными и противоборством с Колчаком, охладел к панмонгольской идее, а Бурнардума развалилась (некоторые её лидеры были расстреляны семёновцами, Ринчино и Жамцарано перешли на сторону красных).

Первая попытка панмонголистов восстановить независимую Монголию в виде демократического федеративного государства (либо республики, либо конституционной монархии) провалилась потому, что не была поддержана властями автономной Монголии, получила слабую поддержку во Внутренней Монголии, контролировавшейся китайцами, а в бурятских районах России, на которые делалась основная ставка, встретила сильное сопротивление.

***

Тем не менее панмонголисты захватили Монголию, но с другими вождями и под другими знамёнами. В 1920 г. рухнул режим Колчака в Сибири, и Красная армия ворвалась в Забайкалье. Атаман Семёнов терпел поражения, его армия разваливалась, и одно из её соединений – Азиатская дивизия во главе с бароном Р. Ф. Унгерном, покинула фронт и двинулась в Монголию. До сих пор не установлено, было ли это сделано по приказу атамана Семёнова, или же явилось личной инициативой не вполне нормального психически командира. В любом случае атаман Семёнов, бежавший после поражения в Китай, никак не влиял на дивизию Унгерна.

Унгерн был «панмонархистом»: он лелеял планы восстановления монархий в мировом масштабе, и решил начать с Монголии – потому, что его дивизия состояла в отчасти из монголов и бурят и стояла у границ этой страны. Авантюрист по натуре, он давно интересовался монголами и бывал в этой стране до Первой Мировой войны. Барон принял буддизм – судя по всему, искренне. Унгерн декларировал стремление спасти Богдо-гэгэна от китайцев, державших его под арестом, и вернуть ему трон. Это вызвало симпатии монгольских князей и ламства, тем более, что за Унгерном не стояли бурятские революционеры – антиклерикалы. Барон намеревался освободить Монголию от китайцев, чтобы затем, объединив Внешнюю и Внутреннюю Монголию, Маньчжурию, Урянхай и Алтай, воссоздать империю Чингисхана. Так что барон был пусть странным, но явным панмонголистом.

1 октября 1920 г. Азиатская дивизия покинула станцию Даурия, чтобы через три недели внезапно появиться в окрестностях Урги. Китайский гарнизон, численностью превосходивший дивизию в несколько раз, отразил несколько штурмов, но к февралю 1921 г. положение изменилось: Унгерн завоевал доверие некоторых монгольских князей и ламства. Богдо-гэгэн из заключения благословлил его борьбу, а в феврале отчаянные тибетцы выкрали монарха и доставили в лагерь унгерновцев. После этого моральный дух китайцев был сломлен, и 4 февраля отряды Унгерна заняли Ургу. Ещё два месяца барон добивал китайские части, и к началу апреля он контролировал почти всю Монголию (только Джа-лама сохранил независимое положение).

О монгольской эпопее Унгера написано больше, чем о любом другом эпизоде гражданской войны в России, поэтому останавливаться на ней нет смысла. Стоит только указать, что войско Унгерна не имело прямого отношения к белогвардейскому движению: его руководитель преследовал собственные, понятные только ему самому цели. Офицеры и солдаты его немногочисленной армии (к моменту взятия Урги – около 1400 человек, к которым впоследствии примкнуло ещё несколько сотен белогвардейцев, бежавших от Красной Армии) мечтали только о том, чтобы поскорее покинуть холодную, нищую чужую страну и уйти в цивилизованный мир, которым представлялся в первую очередь Китай.

Барон был крайне жесток; его «контрразведка» и вообще большая часть личного состава пьянствовала, грабила и насиловала, как и положено сброду авантюристов, потерявшему всякую веру. Унгерновцы запятнали себя кровавым еврейским погромом в Урге – то ли давая выход садизму, то ли желая набить карманы перед уходом в Харбин и Шанхай. Однако обижать монголов Унгерн запретил под страхом смерти, и жертвами произвола, помимо евреев, становились только русские поселенцы.

Богдо-гэгэн даровал барону высокий феодальный титул и назначил его военным министром, но власть в стране осуществляло правительство во главе с самим монархом, и Унгерн в его деятельность не вмешивался. По инициативе барона были открыты военная школа в Урге и национальный банк, выпущены первые национальные деньги, заработали мастерские, улучшено здравоохранение (врачи дивизии оказывали медицинскую помощь монголам), поставлено ветеринарное дело, появились земледельческие хозяйства, возобновилась добыча угля. В Урге впервые за её историю были очищены и продезинфицированы улицы, через Толу и Орхон перебросили мосты, а между посёлками, составлявшими столицу, было даже организовано автобусное сообщение (в дивизии было несколько десятков разнотипных машин). Неудивительно, что монголы, невзирая на ритуальные, по приказу советских «друзей», проклятия в адрес «кровавого барона», сохраняют о нём добрую память: он изгнал ненавистных китайцев, сумел улучшить жизнь в столице и не отметился ни вмешательством в монгольские дела, ни бесчинствами в отношении монголов.

Тем не менее правительство Богдо-гэгэна тяготилось присутствием дивизии Унгерна в Монголии. Бедной стране с полумиллионным населением содержать армию в 10-11 тысяч человек (вместе с формально подчинявшимися Унгерну отрядами монгольских князей, белогвардейцев, казаков, бурят, тувинцев и алтайцев) было не под силу. Внешняя торговля прекратилась: в России к власти пришли большевики, Китай раздирался междоусобицами, а белогвардейцы в Харбине и Владивостоке считали Унгерна предателем и готовились к войне с ним. Богдо-гэгэн опасался, что присутствие Унгерна, которого ненавидели и красные, и белые, и китайцы, навлечёт на Монголию новую интервенцию. Поэтому монгольские власти мягко, но настойчиво напоминали барону, что «цаган орос» (белые русские) должны воевать с «улаан орос» (красными русскими), и им пора уходить в свою страну.

Генерал-лейтенант барон Роман Федорович фон Унгерн-Штернберг в Иркутске на допросе в штабе 5-й советской армии. 1-2 сентября 1921 года Генерал-лейтенант барон Роман Федорович фон Унгерн-Штернберг в Иркутске на допросе в штабе 5-й советской армии. 1-2 сентября 1921 года

21 мая 1921 г. Азиатская дивизия выступила в последний поход: на её пути стояли уже не разрозненные партизанские отряды, а регулярная Красная армия с бронепоездами и авиацией. В августе унгерновцы потерпели поражение; остатки Азиатской дивизии ринулись обратно в Монголию. Беззащитная Урга была без боя занята красными, и унгерновцы побежали к вожделенным городам Китая. Сам барон, брошенный своими солдатами, был арестован монгольскими ополченцами и выдан красным. Унгерна торжественно отвезли в Россию, судили и расстреляли.

Так закончилась первая попытка панмонголистов объединить монголов.

Импортированная революция

События, происходившие в Монголии между октябрьским переворотом в России и установлением просоветского режима в Монголии (1921 г.) Большая советская энциклопедия интерпретирует следующим образом:

«Победа Октябрьской революции в России и образование Советского государства в 1917 открыли реальную перспективу революционного обновления Монголии. Но реакционное нойонство враждебно встретило победу социалистической революции в России. Правительство богдо-гэгэна (…) согласилось в ноябре 1919 на ликвидацию автономии, превратило страну в убежище русских белогвардейцев и плацдарм антисоветской интервенции, оказало в 1920-21 поддержку японскому ставленнику барону Р. Ф. Унгерну фон Штернбергу, оккупировавшему страну и установившему в ней режим военной диктатуры. Над Монголией нависла угроза открытого колониального порабощения. Отвести эту угрозу и спасти страну могла лишь успешная антиимпериалистическая и антифеодальная революция. (…) Передовые представители аратства и прогрессивные элементы других слоев населения, возглавляемые Д. Сухэ-Батором и Х. Чойбалсаном, создали осенью 1919 в Урге в глубоком подполье 2 революционных кружка, которые в 1920 объединились в одну революционную организацию под названием Монгольской народной партии. Стремясь установить непосредственную связь с Советской Россией, монгольские революционеры в середине 1920 направили своих представителей в Иркутск и Москву. Действуя в условиях террористического режима китайских, а затем унгерновских оккупантов, члены монгольской революционной организации вели в массах агитационную и организационную работу, закладывали основы народно-революционной армии, подготавливая всенародное вооруженное восстание. (…) …Было образовано Временное народное правительство, утвержден штаб Монгольской народно-революционной армии, главнокомандующим которой был назначен Д. Сухэ-Батор. (…) По просьбе Временного народного правительства в июне 1921 для совместной борьбы против банд Унгерна в Монголию вступили части Красной Армии. 6 июля Монгольская народно-революционная армия и советские войска освободили от оккупантов Ургу. (…) В стране была законодательно закреплена своеобразная форма диктатуры трудового аратства, руководимого партией и опирающегося на поддержку и помощь рабочего класса Советской России и международного коммунистического движения».

Весь этот набор фраз – неправда. Картина монгольских событий искажена до полной неузнаваемости. Октябрьский переворот не мог иметь никакого отношения к Монголии, а непонятная большевистская идеология не могла найти среди монголов сочувствия. Насчёт «оккупации» и «военной диктатуры» Унгерна сказано выше. Никакого «передового аратства», мечтавшего об «антифеодальной революции», не было, а антиимпериалистическую революцию совершил Унгерн, изгнав китайские войска и восстановив правление Богдо-гэгэна.

Что же представляли собой действительно возникшие революционные кружки в Урге, которые объединились в Монгольскую народною партию во главе с Сухэ-Батором? Первоначальное ядро МНП насчитывало пару десятков человек: Д. Бодоо и Д. Лосол были ламами, Максар-Хурц – чиновником Шабинского ведомства, Д. Догсом – служащим министерства финансов, С. Данзан – мелким таможенным чиновником, Ц.-О. Дамбадорж – телеграфистом. Только будущий вождь революции, Д. Сухэ-Батор, был из разорившейся аратской семьи, дослужившийся в армии Богдо-гэгэна до звания вахмистра, и будущий диктатор Х. Чойбалсан – незаконнорожденный сын бедной аратки. В общем, основой МНП была группа разночинцев, не связанных с каким-либо аратским движением (тем более что такового не существовало). Зато все они были связаны с Россией (работали в российском консульстве либо имели личные контакты с русскими), и бурятскими националистами - Ринчино и Жамцарано. В кружках работали и левонастроенные россияне – Юмтаров, Балсанов, Кучеренко и Гембаржевский.

Сухэ-Батор (прибл. 1920-1922) Сухэ-Батор (прибл. 1920-1922)

Кружки появились после китайской оккупации Монголии и ставили целью освобождение страны, и их объединяла надежда на помощь России. Трудно сказать, почему революционеров не устраивал Унгерн – по-видимому, они ассоциировали Азиатскую дивизию с «белым делом», крушение которого в 1920-21 гг. было совершенно ясно. Но главным было то, что в системе власти, сложившейся в Монголии при Унгерне, не встроенным в феодальную структуру кружковцам не было места. Они рассчитывали прийти к власти при помощи России, памятуя о том, что Россия в 1911 г. помогла Монголии не только стать свободной, но и установить правление, какое хотел монгольский народ. Образованные буряты воспринимались ими как «старшие братья», и им верили.

В августе 1920 г., ещё до прихода дивизии Унгерна, кружки объединились в Монгольскую народную партию (МНП) и послали делегацию в Советскую Россию – просить помощи. Письмо к советским руководителям с просьбой о помощи было подписано Богдо-гэгэном, а подписание его устроил Хатан-батор Максаржав – князь, профессиональный военный и герой боёв с китайцами в 1912-17 гг. Максаржав был арестован китайцами в 1919 г., а после прихода Унгерна – освобождён и назначен военным министром, при этом он поддерживал контакты с красными в России. В общем, Богдо-гэгэн и Максаржав лавировали, пытаясь найти опору в борьбе с Китаем, и одной из групп (не самой значительной), участвовавших в этой политике, была МНП.

Об уровне «революционной сознательности» МНП свидетельствует тот факт, что поначалу в беседах с большевиками, делегаты называли вождём «революции» Джа-Ламу (!), не сдавшегося китайцам. Как видно из этого, антифеодальная направленность ранней МНП – выдумка.

Делегация МНП в России заручитлась поддержкой большевиков (значительную роль в этом сыграл Ринчино, ставший неформальным лидером монгольских революционеров). В феврале 1921 г. несколько делегатов вернулись в Ургу, а Сухэ-Батор и Ринчино в приграничной Кяхте начали формировать монгольскую революционную армию. Туда вступали монгольские эмигранты, но большинство состояло из бурят-казаков, служивших атаману Семёнову, Колчаку или партизанивших в эсеровских отрядах. Они присоединились к красному монгольскому войску, так как в противном случае были бы репрессированы советской властью. Главнокомандующим стал бывший вахмистр Сухэ-Батор. Армии (400 бойцов и 2 орудия) были приданы красные командиры – формально инструкторы, фактически – руководители подразделений, и две роты красноармейцев. Таким образом, армия, получившая название Монгольской Народно-революционной (МНРА), отнюдь не «выросла из партизанских отрядов», а была сформирована советскими органами посредством мобилизации российских граждан, владеющих монгольским языком (бурятов и нескольких калмыков), полностью контролировалась «прикомандированными» советскими военными и фактически возглавлялась Ринчино - гражданином Советской России. Начальником штаба стал советский военный - П. И. Литвинцев.

В Советской России была не только создана монгольская революционная армия, но и организационно оформилась МНП: 1 марта 1921 г. в Кяхте открылся I Съезд партии в составе 26 делегатов, избравший Центральный комитет и принявший первую партийную программу. Пост председателя ЦК занял Данзан, его заместителем стал Ринчино. В состав ЦК вошли буряты Ц.-Е. Дашбалын (Гочитский), А. Ванчиков, С. Жамбалон, С. Нацов, Г. Данчинов и Н. Батуханов. Программные документы партии составил ещё один бурят, вошедший в партийное руководство - Жамцарано. Работу съезда контролировал Б. З. Шумяцкий – уполномоченный Наркомата иностранных дел Советской России. Съезд также избрал Временное правительство Монголии. Премьер-министром стал Сухэ-Батор, первым вице-премьером - Ринчино. Уже после победы, в сентябре 1921 г., Ринчино становится ещё и председателем Реввоенсовета армии.

Как и новую монгольскую армию, МНП и сформированное им «правительство» невозможно считать плодом творчества «революционных аратских масс». Это было произведение советского аппарата с привлечением очень маленькой группы ангажированных монголов.

Можно предположить, что создатели МНП, покинувшие Ургу ещё до прихода Унгерна, связались с большевиками потому, что не знали, что Монголия уже освобождена. А потом их несла волна событий, над которыми они не были властны. А большевикам для экспедиции в Монголию нужна была какая-то опора: первоначально они предлагали военную помощь Китаю, но Пекин отверг эту инициативу (Ewing E.T. Russia, China, and the Origins of the Mongolian People’s Republic, 1911-1921: A Reappraisal. - London, 1980. - p. 419).

Революционная армия в первый бой пошла не на Унгерна, а против остатков китайских войск, укрепившихся в пограничном Маймачене, напротив российской Кяхты. Возможно, «красные» монголы опасались барона, считавшегося в Монголии духом войны, а возможно, не желали открытого боя с освободителем своей страны. Дальнейшее многократно описано: армия Унгерна оставила Ургу и двинулась в Забайкалье, а МНРА с частями Красной армии стремительным маршем пошла на Ургу. В Забайкалье Унгерн потерпел поражение, и его разбитые отряды рассеялись, пытаясь уйти в Китай. Удалось этом немногим: большая часть погибла в боях или сгинула в безлюдной и безводной пустыне Гоби.

6 июля 19921 г. части Красной Армии и отряды МНРА вошли в Ургу, где их приветствовал Богдо-гэгэн, монгольская знать, духовенство и простой народ. Через три дня ЦК МНП письмом уведомил монарха, что власть переходит к Временному правительству, сформированному в Кяхте на съезде партии (премьер-министром стал бывший лама Бодоо), а Богдо-гэгэн лишается права не только назначать кого бы то ни было, но и утверждать правительственные документы: отныне он на всех бумагах лишь ставил подпись: «Ознакомлен». Показательно, что революционная власть провозгласила свою приверженность буддизму: не только дворянство, духовенство и простой народ, но и члены МНП, и её руководство не могли представить себе какую-либо другую идеологию, помимо буддизма.

Однако не только многочисленные советские «советники», наводнившие все монгольские госучреждения, но и бурятские националисты исповедовали другие идеологические принципы. Их не устраивала монархия, какой бы ограниченной она не стала после «революции», ни влияние духовенства, ни высокое положение дворянства. Но поддержки своей позиции среди монгольских аратов они найти не могли. Однако, помимо пропаганды, Ринчино и его соратникам были известны  другие рычаги воздействия.

Красная монархия

Ограниченная монархия (конституционной она не была из-за отсутствия конституции) в Монголии была странным, противоестественным государством. Монарх коротал дни в одиночестве, похожем на домашний арест; власть формально принадлежала МНП, которая была, по советскому образцу, правящей и единственной партией. Партия много говорила о «трудовом аратстве», интересы которого она якобы выражала, но по сути оставалась узкой группой, состоявшей из дворян, чиновников и лам. «…Собственно партии как таковой не существует, а была и есть группа людей, преимущественно из низшего чиновничества и интеллигенции, не имеющая никакой организационной связи, спайки межу собою и крайне пёстрой по своим идейным тенденциям, от настоящих демократов до крайних национал-консерваторов (правда, из плебеев), объединённых лишь идеями патриотизма и национализма». Что же касается связи и влияния на массы, то таковые у этой группы совершенно отсутствовали. Речи Бодоо и других о 500 приверженцах партии в Урге и 3000 в провинции были чистейшим вымыслом. (…) Короче говоря, «к сентябрю 1921 г. партия насчитывала около 100 членов в Урге и Алтан-Булаке и 1 ячейку в провинции в 50-60 членов» (Ломакина И.И. Монгольская столица, старая и новая. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2006, с. 116). Крохотная (150-160 членов) правящая партия плотно контролировалась образованной и сплочённой бурятской группой, имеющей чёткую цель: создать независимое, светское монгольское государство, используя «втёмную» советскую власть в качестве военной, экономической, финансовой и дипломатической опоры.

Однако планы большевиков в отношении Монголии отличались от проектов бурятских националистов, и власть в стране принадлежала им: «…Лично руковожу устройкой и военной и хозяйственного и административного аппарата», - писал в Москву Б. З. Шумяцкий (Базаров Б.В., Жабаева Л.Б. Бурятские национальные демократы и общественно-политическая мысль монгольских народов в первой трети ХХ века. Улан-Удэ, Издательство Бурятского научного центра СО РАН, 2008, интернет-версия). «Новая власть по указанию большевиков очень быстро стала "закручивать гайки". Большевики направляли ее деятельность через своих эмиссаров. Например, Х. Б. Кануков стал начальником разведуправления монгольской Народно-революционной армии, первым красным комендантом столицы, инициатором организационного собрания Союза монгольской революционной молодежи, участвовал в коллективизации и т.п. Должность начальника штаба монгольской Народной армии с 1921 по 1930 г. занимали советские военные специалисты.

Например, сохранились рапорты начштаба армии Литвинцова за август 1921 г. Они написаны на бланках монгольской Народно-революционной армии по-русски с приложенным переводом на монгольский» (Кузьмин С.Л., Оюунчимэг Ж. Буддизм и революция в Монголии. Интернет-версия).

Советские представители и группа бурятов нанесли первый удар по окружению Богдо-гэгэна уже осенью 1921 г.: был «раскрыт контрреволюционный заговор» ургинских тибетцев во главе с Саджа-ламой – бывшим командиром охраны монарха. Было арестовано около 300 человек: тибетская колония в Монголии оказалась уничтоженной. Через год репрессии обрушились уже на руководство МНП: Государственная внутренняя охрана (ГВО), аналог ВЧК-ОГПУ, арестовала премьер-министра Бодоо и 15 его сторонников. Все они были расстреляны. Особенно потрясла монголов расправа красных с национальным героем – князем Тогтохо. Так началась череда кровавых чисток руководства Монголии от всех, кто осмеливался выражать мнение, отличающееся от точки зрения «большого брата».

После «революции» в МНП обозначилось два крыла: одно, левое, во главе с Бодоо, настаивало на форсировании социалистических преобразований, хотя вряд ли эти люди имели представление о социализме; второе (правое), руководимое председателем ЦК Данзаном, считало, что капитализм – необходимый этап развития страны. В конфликте Бодоо и Данзана бурятская группа поддержала второго, и левые были уничтожены. Вместо Бодоо главой правительства был назначен один из высших лам – Джалханцза-хутухта; это была временная победа сторонника буддизма Данзана. Однако союз Ринчино с Данзаном не мог быть длительным: первый был врагом религии, а второй упорно отказывался понимать, как Монголия может отказаться от буддизма. Отношения между правым крылом МНП и бурятской группой осложнились сразу после уничтожения группы Бодоо.

В 1923 г. Монголия лишилась сразу двух лидеров освободительной борьбы. Легендарного Джа-ламу революционеры открыто атаковать не решились, учитывая его популярность в народе, а возможно, опасаясь подвластных ему, как считалось, потусторонних сил. Джа-ламу приглашали на службу новому режиму, но он отказался, продолжая править своим теократическим мини-государством в Гоби.

«Переодетые тибетцами-паломниками, бойцы Специальной бригады Народного правительства Монголии попросили в горной ставке Джа-ламы ночлега. Утром, прямо во время богослужения, они хорошенько нашпиговали хозяина пулемётными пулями, разогнали по домам все шесть сотен его наложниц, в куски изрубили охотничьих псов и опечатали сокровищницу. Сердце Джа-ламе они вырезали, поджарили на костре и, по-братски поделив между собой, съели. Есть и другая версия, по которой переодетый странствующим монахом офицер монгольской революционной армии проник в Тенпей-бейшин и тупо застрелил надоевшего всем тирана.

Если верить документам, военный трибунал приговорил Джа-ламу к ВМН 7 октября 1922 года. Свершили вердикт коварно: в момент, когда святой простёр свои длани над благоговевшим паломником. Извлеченное сердце убитого съел, дабы умножить своё мужество, начальник Государственной внутренней охраны (аналога ЧК) товарищ Балдандорж. А отсечённую голову подкоптили по-монгольски, над костром, вздели на пику и долго возили по аймакам, ужасая суеверных кочевников» (Пауллер Олег. Монголия при богдо-гэгене. Журнал «Самиздат», 16/07/2017).

В том же году умер Сухэ-батор – военный министр Монголии, канонизированный впоследствии как лидер народной революции. Официально было объявлено, что его отравили «ламы-контрреволюционеры», но никаких доказательств приведено, естественно, не было. В последние месяцы жизни Сухэ-батор жёстко критиковал советскую политику в отношении Монголии, называя её «колониальной», а после того, как он заболел, его лечили советские врачи. Можно предполагать, учитывая крайнюю жестокость нравов советско-монгольской верхушки того времени, что его отравили «соратники». Молодой командарм оставался верен Богдо-гэгэну, что не устраивало бурятскую группу, критиковал советских специалистов и вообще советскую «помощь», что не устраивало советскую власть. Связать это недовольство со смертью молодого и сильного человека несложно.

«Смерть Сухэ-батора была выгодна как раз большевикам. Им нужен был не самостоятельный лидер, а такой, который выполнял бы их указания (каковым стал Х. Чойбалсан). Не исключено, что был близок к истине атаман Г. М. Семенов, который передал предсказание о смерти Сухэ-батора от рук красных. Примечательно, что вскоре после Сухэ-батора – 23 июня также умер премьер-министр Джалханцза-хутухта, обладавший большим влиянием» (Кузьмин С.Л., Оюунчимэг Ж. Буддизм и революция в Монголии. Интернет-версия).

Военным министром стал прославленный генерал Максаржав, но по сути армия находилась в полном подчинении председателя Реввоенсовета Ринчино и советских «советников».

Следующий, 1924 г., стал для Монголии временем огромных потрясений. 20 мая скончался Богдо-гэгэн – лишённый и власти, и соратников, расстрелянных красными, но всё же непререкаемо авторитетный среди монголов. А через 11 дней, 31 мая, СССР подписал предательский договор с Китаем, согласно которому Москва признавала Монголию неотъемлемой частью Китая. Этот договор не имеет аналогов в дипломатической практике, так как в 1921 г. Советская Россия официально признала независимость Монголии. СССР показал монголам, что считаться с ними большевики не намерены; в свою очередь, измена «старшего брата» возмутила и потрясла монголов. Однако расстрелы, убийства и таинственные смерти руководителей – от Джа-ламы до Сухэ-батора и от князя Тогтохо до Богдо-гэгэна – лишили Монголию лидеров, способных оказать сопротивление.

В июне 1924 г. Президиум ЦК МНРП (МНП была переименована в Монгольскую народно-революционную партию) провозгласил Монголию республикой: власть формально переходила к Великому хуралу (парламенту), назначавшему правительство. На деле всё решали советские представители. Текст Конституции Монголии, скопированной с советской, был написан под руководством Ринчино.

В августе 1924 г. «советчики» в Монголии перешли в генеральное наступление: они больше не желали терпеть то, что МНРП имеет программу строительства не социалистического, а «обычного» национального государства, да ещё с частной собственностью: им нужен был полноценный филиал ВКП(б). Группа Данзана, посодействовавшая в ликвидации Бодоо, но не желавшая признавать марксизм-ленинизм «руководящей и направляющей идеологией», должна была быть уничтожена. На III съезде МНРП обречённый Данзан пытался сопротивляться. Он обрушился с критикой на Ринчино, сформулировавшего идею перехода Монголии от кочевого общества к социализму, минуя капитализм; Данзан заявил, что Монголия «не созрела» для социализма. Съезд закончился скандалом: поняв, что проиграл, Данзан начал с трибуны говорить, что «…работающим в Монголии бурятам – подданным России нельзя давать административных должностей. Применяя националистическую демагогию, Данзан преднамеренно разжигает неприязнь к бурятским деятелям. В конце выступления он стал говорить о Ринчино, заявил, что он раньше верил в его монгольский патриотизм, но оказалось, что Ринчино – обманщик, что он русский смутьян, что он контрреволюционер и диктатор. Закончил Данзан своё выступление криками: «Ринчино сидит на моей голове, уберите его! Сегодня Ринчино слопает меня, а завтра вас!» (Базаров Б.В., Жабаева Л.Б. Бурятские национальные демократы и общественно-политическая мысль монгольских народов в первой трети ХХ века. Ин-т монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН. Улан-Удэ, Изд-во Бурятского научного центра СО РАН, 2008, с. 239).

Данзан был немедленно арестован, осуждён и уже через два дня расстрелян. Правая группа в руководстве МНРП прекратила существование. Партия приняла марксизм-ленинизм в качестве идеологии, а строительство социализма и коммунизма – целью своей деятельности.

Триумф и трагедия монгольских бурят

После разгрома группы Данзана в МНРП Ринчино действительно стал диктатором. Общественное мнение Монголии считает его, наряду с Чойбалсаном, ответственным за террор, не прекращавшийся в 1920-30-е гг. Роль бурятских политиков в Монголии и их вождя действительно велика в жестоком сломе всего жизненного уклада монгольского народа, изничтожении дворянства и ламства, уничтожении буддийской церкви.

Маршал Монголии Чойбалсан (крайний справа) и комкор Жуков (крайний слева). Халхин-Гол, 1939 г. Маршал Монголии Чойбалсан (крайний справа) и комкор Жуков (крайний слева). Халхин-Гол, 1939 г.

Однако диктатура Ринчино продержалась недолго. Население Урги после смертей Сухэ-Батора и Богдо-гэгэна и казней руководителей МНП, стало ассоциировать эти события с бурятской группой и лично с Ринчино. В Урге в 1924-25 гг. распространялись листовки и прокламации антибурятской направленности, в которых буряты назывались «прожорливыми собаками» и обвинялись в том, что они наживаются на страданиях монголов.

Положение Ринчино и его группы осложнилось ещё в связи с тем, что он выдвинул идею вхождения Монголии в состав СССР в качестве союзной республики с присоединением к ней Бурятии и Тувы, причём эта идея была поддержана руководством Бурят-Монгольской АССР во главе с Михеем Ербановым.  Кроме того, в 1934 г. в Туве, которую Ринчино планировал присоединить к Монголии и Бурятии, вспыхнуло Хемчикское восстание, и повстанцы требовали объединения с Монголией. Этого же хотел и тувинский премьер-министр князь М. Буян-Бадыргы. Разумеется, большевики заподозрили националистический подтекст идеи объединения Монголии с Бурятией и Тувой. Деятельность группы Ринчино вообще мешала внешней политике СССР: несмотря на запрет Москвы, Монголия помогала повстанцам Внутренней Монголии, где в 1925 г. был организован филиал МНРП - Народно-революционная партия.

Назначенный в октябре 1924 г. новый представитель Коминтерна в Монголии Т. Рыскулов понял, что, во-первых, Ринчино и его соратники-буряты вызывают раздражение у монголов, а во-вторых – что бурятская группа имеет собственные планы национального строительства, не совпадающие с линией ВКП(б) и Коминтерна. Он принял роль фактического руководителя Монголии и МНРП на себя: «Монголы думали, что я буду простым спецом - инструктором при них от Коминтерна, буду писать доклады и инструкции, которых они пожелают - примут, не пожелают – отвергнут». Рыскулов указывал, что «таким образом, поставил себя постепенно на положение фактически руководящего работами ЦК Народной Партии… Монголы теперь приучились, что я прежде всего выдвигаю предложения по важным вопросам, во-вторых, что такое предложение нужно будет принимать, в-третьих, нужно будет соблюдать дисциплину Коминтерна, поскольку народная партия находится в руках Коминтерна…» Рыскулов, в свою очередь, считал, что Ринчино занял диктаторское положение в МНРП, к тому же у него были четкие директивы из Москвы «…никоим образом не дать возможности влиянию Ринчино укрепиться над левым крылом Нарревпартии». Обстановка постепенно накалялась. 15 июня 1925 г. на закрытом заседании ЦК МНРП было принято решение отправить Рыскулова и Ринчино в Москву» (Д.Аманжолова, В.Рыскулов «Революционные преобразования в Монголии и национальные деятели России». http://futureruss.ru/worldculture/persona-grata/revolyucionnye-preobrazovaniya-v-mongolii-i-nacionalnye-deyateli-rossii.html).

Ринчино покинул Монголию навсегда. Его соратник Жамцарано работал в Монголии до 1932 г., когда его тоже отозвали в СССР. После отъезда Ринчино влияние бурятской группы в Монголии резко ослабело, однако последствия её деятельности для бурят Монголии и автономной Бурят-Монголии в составе РСФСР оказались трагическими.

Роль бурят в становлении монгольской государственности велика и неоднозначна, и на неё следует обратить особое внимание. Один из главных персонажей данной статьи, Элбек-Доржи Ринчино, был совсем не прост. Умный, талантливый и образованный, он был искренним патриотом Монголии, считая родную Бурятию (как и Туву, Внутреннюю Монголию и Джунгарию) её неотъемлемой частью. Ринчино отнюдь не был просто кровожадным властолюбцем, стремившимся к диктатуре - всё гораздо сложнее: он стремился к преобразованию Монголии (в широком смысле) в современную, развитую страну европейского (или японского) типа. Ринчино считал, что кочевой быт, феодализм и особенно буддизм являются архаикой и мешают Монголии развиваться, т.е. придерживался позитивистских и европоцентристских взглядов. Став «серым кардиналом» Монголии, он не стремился занять официальных постов и совершенно не интересовался личным обогащением (обвинения такого рода в его адрес в подпольных антибурятских прокламациях были лживыми). Жестокость Ринчино связана с тем, что он был сыном жестокого времени, прошедшим через ужасы и кровь Гражданской войны. Считая, что монгольская элита не годится для реализации его планов развития Монголии, он пытался заменить её своими соратниками, не останавливаясь ни перед чем. При этом Ринчино, политик эсеровского толка, не был большевиком (членство в ВКП(б) было прикрытием), но считал, что большевиков (как ранее атамана Семёнова) можно использовать для освобождения и объединения монгольских народов.

Ринчино. Фото: 1912 г. Ринчино. Фото: 1912 г.

Буряты во главе с Ринчино, приехавшие в Монголию в 1921 г., были российскими интеллигентами левого толка; они пытались трансформировать феодальное и буддийское монгольское общество в государство европейского типа. Идейной ошибкой бурятской группы было стремление не выстраивать развитое общество, используя традиционную элиту и опираясь на привычные для монголов ценности, как это было в Японии, а посредством жестокого слома и уничтожения всего, что они считали отсталым. При этом монгольский феодализм не был статичным и обскурантистским, он воспринимал прогресс и идейно-политические новации. Он позволял энергичным и способным простолюдинам пополнять ряды феодалов, в результате чего элиту пополняли патриоты и прогрессивные люди – не случайно многие феодалы были революционерами (Тогтохо, Максаржав, да и Сухэ-Батор получил дворянство от Богдо-гэгэна за воинские заслуги в 1918 г.).  Неприязнь бурятской группы к ламству и буддизму, стремление их уничтожить нужно отнести к интеллигентскому радикализму: в Японии, Китае, Корее, Таиланде, Вьетнаме и Шри-Ланке буддизм совершенно не мешал социально-экономическому развитию. Эти крайности привели к тому, что монголы перестали считать бурятов «своими», несмотря на единство языка. Попытка бурятской группы ликвидировать традиционную монгольскую элиту (превратив в элиту самих себя), уничтожить национальные традиции и заменить нравственные ценности не может быть признана ни эффективной, ни морально оправданной.

Тем не менее буряты сыграли выдающуюся роль в становлении независимого монгольского государства. Э.-Д. Ринчино, Ц. Жамцарано, Д. Сампилон, С. Жамбалон, Б. Ишидоржин, С. Борисов, Н. Батуханов, Б. Барадин, В. Вампилова, Д. Абашеев, Н. Данчинов, С. Цыбыктаров, Ц.-Е. Гочитский и другие буряты «с нуля» создавали государственные учреждения современного типа, новую армию, систему образования, здравоохранение, культурные учреждения – буквально всё, что необходимо для функционирования государства. Они переводили на монгольский язык не только большевистскую политическую литературу, но научные работы, русскую и мировую классику.

Помимо бурятских политиков в Монголию в 1920-30-е гг. переселилось множество бурят, не связанных с политикой и госструктурами. Это были беженцы от Гражданской войны и красного террора, обычные скотоводы – они в 1918-32 гг. уходили в Монголию тысячами. Ехали в единокровную и единоверную страну и специалисты низшего уровня – мастера разного рода, шофёры, строители, учителя, врачи и ветеринары. Особенно важную роль сыграли специалисты по кооперативному движению: несколько десятилетий развитая кооперация оставалась основой экономики страны. Почти все приехавшие в Монголию буряты были грамотными, владели русским языком и различными специальностями. В результате они заняли большую часть управленческих должностей на всех уровнях. Однако массовое занятие должностей и постов бурятами вызывало недовольство монголов, которые из-за отсутствия образования и квалификации оказались оттеснёнными.

После возвращения Ринчино в СССР в 1925 г. монголы начинают постепенно замещать бурят на госслужбе. В 1930-е гг. этот процесс принимает насильственные формы: на бурятское сообщество Монголии обрушился террор.

«Это «Лхумбийн хэрэг», или «Дело Лхумбэ» и сейчас болью отзывается в бурятских семьях Монголии. Исследователи приводят ужасающую цифру – от репрессий пострадало до 90% мужского населения бурятского происхождения. Это сейчас историки говорят, что сталинская политика 30-х годов навязала монгольскому руководству взгляд на бурятских эмигрантов как на проводников враждебной прояпонской идеологии. «Дело Лхумбэ» тогда носило громкое название – «Разоблачение убежавших «белогвардейцев» от Октябрьской революции». Эту кампанию начали с видного партийно-государственного деятеля МНР, бурята по национальности Лхумбэ. По одной из версий, один сотрудник органов из личной неприязни подделал письмо от имени некого бурята из Хулун-Буира. Этот город тогда находился под властью японцев.

Жамбын Лхумбэ Жамбын Лхумбэ

Письмо стало поводом обвинить в подпольной контреволюционной организации политически активных бурятских эмигрантов. Первыми арестовали 174 человека в Хэнтэйском аймаке (…). В аймаке Дорнод арестовали 110 человек, казнили 18. В Улан-Баторе схватили 33 человека, убили пятерых. (…)

К 1934 г. в Монголии проживало 35 тыс. бурят. В 1930-е гг. более трети из них подверглись репрессиям, большинство которых было казнено – приводит цифры профессор Балдано - наделение бурятской этничности политическим контекстом (отождествление бурят с политическими врагами) в 1930-х гг. привело к фиксированию в социальной памяти бурят Монголии отсылки ко времени репрессий, когда быть бурятом стало жизненно опасно. (…)

До сих пор от уже правнуков бурятской белой эмиграции можно услышать леденящие кровь рассказы о том, как их прадедов, пересекающих границу, встречали с пулеметами. Выжили только те (не более 5%), у кого были в Монголии родственники, или те, кто хорошо знал местность и сумел спрятаться. Говорят так же, что трупы бурят, включая женщин, стариков и детей, складывали в горы по 4-5 метров. (…)

Помимо тюремных сроков от 5 до 10 лет, применялся и такой вид наказания, как высылка в СССР с последующим 5-летним заключением в лагерях без права возвращения в Монголию» (Андрей Ян. Как репрессировали бурятских эмигрантов в Монголии. https://www.infpol.ru/163026-kak-repressirovali-buryatskikh-emigrantov-v-mongolii/).

Не спаслись и те буряты, которые в середине 1920-х гг. фактически управляли Монголией. Ринчино был арестован и расстрелян в 1938 г., Жамцарано умер в заключении в 1943-м…

  Бойня

Выше указывалось, что первоначально МНП состояла в основном из дворян, лам и чиновников. Ситуация в партии менялась по мере роста её численности, а пополнялась она малограмотными аратами. Хотя среди них были и искренние патриоты, стремившиеся к строительству нового общества, в правящую и единственную партию потянулись беспринципные карьеристы и прочие не самые лучшие элементы монгольской нации.

В отличие от СССР и других социалистических стран, в Монголии особую роль играл Революционный союз молодёжи (Ревсомол). Если в СССР комсомол был «приводным ремнём» и «кузницей кадров» для партии, то Ревсомол был создан советскими специалистами для давления на партию – на их взгляд, недостаточно революционную и засорённую «классовыми врагами». Ставка на послушную и неграмотную молодёжь должна была подготовить для МНРП новые, «правильные» кадры – так же, как Мао Цзэдун в Китае впоследствии использовал хунвэйбинов для ликвидации нелояльных партийцев. Особенно приветствовались молодые люди из провинции: от монгольского слова «худон» (провинция) их на русский лад прозвали худонцами. В качестве будущего вождя Монголии Москва избрала Чойбалсана, ставшего лидером худонцев.

Вся история Монголии 1920-30-х гг. – это кровавая борьба худонцев во главе с Чойбалсаном за власть в партии и в стране. Они старались изменить сущность МНРП, которая как указывалось выше, изначально была партией образованных людей, а не «трудового аратства». А образованные люди искренне не понимали, как можно, по планам Ринчино, «прыгнуть» из феодализма в социализм, и каким образом в стране кочевников опираться на марксизм-ленинизм - идеологию не существовавшего в стране пролетариата. Они сопротивлялись и подавлению религии: хотя в 1926 г. под сильнейшим давлением Москвы из программы партии убрали статью о буддизме как основе монгольской государственности, часть партийцев саботировала попытки расправиться с буддизмом. И, хотя на III съезде леваки продавили принятие марксизма-ленинизма в качестве партийной программы, никак не удавалось подавить сопротивление национал-демократических элементов (тех, которые надеялись, что использовать марксизм  как пустую декларацию для ублажения советских «товарищей»). Худонцы из Ревсомола, постепенно перетекавшие на партийные должности, долго оставались слишком слабыми и малообразованными, чтобы заместить национал-демократов. Поэтому до 1928 г. премьер-министром Монголии оставался Балингийн Цэрэндорж – представитель старой элиты, занимавший пост главы правительства ещё при Богдо-гэгэне. Он был выходцем из шабинаров – духовного сословия низшего уровня, и работал при маньчжурах переводчиком. Цэрэндорж до конца пытался проводить самостоятельную политику и отказывался идти на поводу у советских специалистов, хотя и был вынужден искать компромиссы с ними. Однако реальная власть принадлежала не ему, а партийному и армейскому руководству, МВД и ГВО, в которых, в свою очередь, властвовали советские представители. Цэрэндорж возмущался вмешательством «старших братьев» в дела Монголии, и в 1927 г. подал в отставку, которая не была принята. Однако премьер-министр, по сути, прекратил работу на своём посту, и в 1928 г. заболел и умер. Исходя из того, что мы знаем о «болезнях» монгольских политиков 1920-30-х гг., можно предположить, что причиной болезни был яд. Но, возможно, он не выдержал тяжесть работы с людьми, которым не доверял, и проведения политики, в которую не верил.

В 1930 г., когда по СССР катилось адское колесо коллективизации, премьер-министром Монголии стал первый выходец из Ревсомола - Цэнгэлтийн Жигжиджав: он должен был проводить в жизнь сталинский курс. Левые экстремисты, пришедшие к власти в партии и государстве, рьяно взялись за коллективизацию, не имея, впрочем, никакого понятия ни о том, зачем её проводить, ни о том, как это делать технически. Коллективизация в Монголии была кровавым и бессмысленным фарсом. После запрета частной торговли и транспорта, конфискации имущества феодалов, лам и монастырей Монголию охватил полный хаос: экономика и социальная сфера впали в состояние клинической смерти. Монголы не понимали, зачем всё это нужно, и справедливо винили в обрушившихся на них несчастьях советских «товарищей». 11 апреля 1932 г. на севере страны началось вооружённое восстание, во главе которого встали ламы и князья, поддержанные массами аратов. Повстанцы, называвшие себя «жёлтыми воинами» (имелась в виду принадлежность к ламаизму – «жёлтой вере») уничтожали государственные учреждения, громили всё, связанное с «народной» властью, убивая её активистов с невероятной жестокостью: «…так, главнокомандующий (жанжин) повстанцев Б.Тугж собственноручно вырвал сердца у восьми человек» (1932 оны зэвсэгт бослогын удирдагч Б.Тvгж жанжин найман хvний зvрхийг єєрийн биеэр сугалж алжээ).

Восстание охватило северо-западные и центральные районы Монголии; на сторону повстанцев переходили воинские подразделения (в т.ч. весь гарнизон города Цэцэрлэг) и даже партийные организации и группы Ревсомола. В Улан-Баторе правительство решило выдать винтовки всем желающим защищать город, но таких из 4000 столичных партийцев набралось только 300 человек. Падение столицы было предотвращено только вводом бурятского полка Красной армии и стрелковых подразделений из СССР. Плохо организованные, необученные, вооружённые в основном кремнёвыми ружьями берданками повстанцы уничтожались отрядами правительственной армии и частями РККА, использовавшими пулемёты, артиллерию и авиацию, особенно эффективную в степях. Массовая поддержка восстания монгольским народом в таких условиях значения не имела, и к ноябрю 1932 г. восстание, названное Хубсугульским (оно началось в Хубсугульском аймаке), было подавлено. 

Однако Сталин понял, что монголы абсолютно не готовы принять коллективизацию, а левацкая группа, пришедшая к власти в МНРП – горстка бездарных и безграмотных людей, не имеющих поддержки не только среди трудящихся, но даже в партии и Ревсомоле. И он приказал свернуть коллективизацию и снять с должностей премьера Жигжиджава и его сторонников-леваков. Уже одно это демонстрирует всю призрачность независимости Монголии…

Неудачливый ревсомолец Жигжиджав был перемещён на должность министра торговли и коммуникаций, а через год был застрелен неизвестными в собственном доме. То ли его настигла пуля последних повстанцев, то ли ОГПУ решило устранить его как не справившегося с заданием Сталина. Новым главой правительства стал ещё один ревсомолец - Пэлжидийн Гэндэн, однако он неожиданно для Сталина стал противиться его приказам.

Неудача коллективизации в Монголии неприятно поразила Сталина: какой-то дикий кочевой народ осмелился идти против его воли! (Аратов коллективизировали только в 1958 г., и без сопротивления: поколение, выросшее при безраздельном господстве коммунистов, было послушным власти). Он решил, что всё дело во влиянии буддийской церкви. Создать коллаборационистскую буддийскую церковную организацию, подобно сергианской православной церкви, не удалось, и Сталин решил ликвидировать её начисто. Но сделать это он хотел руками самих монголов, что оказалось трудно, хотя после 1932 г. Сталин взял за привычку регулярно вызывать руководителей Монголии «на ковёр».

В 1935 г. Сталин в разговоре с Гэндэном сказал: «Вы, Гэндэн, хотите, не обижая ламства, защищать национальную независимость. Они несовместимы. У вас нет аппетита борьбы с ламством. Когда кушаешь, надо кушать с аппетитом. Необходимо проводить жёсткую борьбу с ламством» (Такая спокойная Монголия. http://kamsha.ru/journal/analitycs/mongolia.html).  Более того: Сталин открыто увязал предоставление советской помощи Монголии с усилением борьбы с духовенством. Однако монгольский премьер упрямо возражал, одновременно обвиняя советских специалистов в проведении колониальной политики в Монголии. Он также отверг предложение Сталина ввести в Монголию Красную армию. «…К обработке подключился советский коллега монгольского премьера Молотов. В отличие от Сталина, Вячеслав Михайлович был прямолинеен, как свой псевдоним: «Вы, Гендун [так в тексте], в пьяном виде все время говорили антисоветскую провокацию. Вы перед отъездом сюда говорили, что, наверное, мне через кремлевскую больницу предложат долгосрочный отпуск и отдых в Крыму по состоянию здоровья. Мы не собираемся делать такую махинацию и заниматься такой игрушкой».

Не прошло и трех месяцев, как махинация стала реальностью. Пленум ЦК МНРП официально осудил правый уклон. Гендун был снят с поста и отправлен на лечение. В Крым» (Такая спокойная Монголия. http://kamsha.ru/journal/analitycs/mongolia.html). Он «отдыхал» в Крыму несколько дольше, чем планировал – целых два года. После чего был арестован и расстрелян.

Главой правительства стал третий по счёту худонец - Агданбугин Амор; Сталину казалось, что малообразованный выходец из аратского сословия сделает выводы из участи своих предшественников и будет покладистым. Тем более, что первым вице-премьером, министром внутренних дел и одновременно главой ГВО стал верный Чойбалсан, вдобавок получивший звание маршала.

Хорлогийн Чойбалсан. Фото ок. 1950 г. Хорлогийн Чойбалсан. Фото ок. 1950 г.

Чойбалсан сосредоточил в своих руках абсолютную власть, беспощадно уничтожая всех, кто мог ему помешать. Почему премьер-министр Амар при раскручивании спирали террора ещё три года оставался главой правительства – неясно: возможно, Сталин опасался делать ставку в Монголии на одного человека. Сталин, малообразованный человек с ограниченным кругозором и немощным интеллектом, был расистом: он считал монголов дикарями и был уверен, что они должны его слушаться. В его картине мира, что какой-то там Амар, что какой-то Чойбалсан – в общем, всё равно. Возможно, что в Москве учитывали и тот факт, что Амар пользовался в Монголии уважением за честность и порядочность, а Чойбалсана скорее боялись, чем уважали. Вероятно, что сам Чойбалсан хотел, проводя террор, прятаться за спиной уважаемого премьер-министра, на которого можно будет свалить все неудачи. Некоторые монгольские исследователи считают, что оставить Амара на посту премьера требовал советский нарком Ежов, опасавшийся, что Чойбалсан выйдет из-под контроля.

Чойбалсан, выполняя указание Сталина, принялся искоренять религию. В апреле 1936 г. начался первый процесс над ламами: им инкриминировалось создание панмонголистской и прояпонской контрреволюционной организации, стремление поднять восстание и восстановить феодальные порядки. Никакой организации, разумеется, не было, а что касается желания восстановить феодализм, то об этом в те годы мечтали не только ламы и князья, но и все монголы, исключая только партийных функционеров. Процесс закончился расстрельными приговорами и огромными сроками для некоторых «счастливчиков». Дальше процессы следовали один за другим – в течение года только массовых процессов было пять.

Террор обрушился не только на духовенство: арестовывали и расстреливали бывших феодалов, заподозренных в нелояльности Чойбалсану партийцев и военных, а также простых людей, которые почему-то не нравились начальникам, кто не очень слушался, недостаточно восхищался ими. Арестовывали и тех, у кого было что «реквизировать» (репрессии с целью грабежа, как и в СССР, были особенно распространены в провинции).

Герой революции маршал Дэмид, говоривший, что Чойбалсан – единственный в мире маршал-полицейский, был «приглашён» в СССР и отравлен в Иркутске (посмертно его объявили японским шпионом и главой контрреволюционного заговора). Погиб и первый секретарь Бурят-монгольского обкома ВКП(б) Михей Ербанов, друг Дэмида и Амора, активно участвовавший в монгольской политике и открыто называвший Чойбалсана «душегубом и опричником» - Чойбалсан лично написал на него донос Ежову. Гибель Ербанова сопровождалась погромом Бурят-Монголии: часть её территорий была отторгнута и передана в состав Иркутской и Читинской областей, а советские буряты, вслед за монгольскими, подверглись масштабному террору – образованная часть нации была почти начисто истреблена.

Лишённый власти Амар всё-таки пытался сопротивляться: совместно с председателем Президиума Малого хурала Догсомом он пытался освободить некоторых арестованных и объявить помилование осуждённым. Однако Чойбалсан пресёк все эти попытки. В декабре 1936 г. Амара вызвал Сталин и опять поставил вопросы об уничтожении церкви и вводе Красной армии в Монголию. Премьер-министр, как и его предшественник, отказался. Но события в Монголии направлялись не премьер-министром, а его формальным заместителем Чойбалсаном. 27 августа 1937 г. в Монголию, без всякой просьбы с её стороны, вошли советские войска. 2 сентября Чойбалсан в дополнение к уже имевшимся постам стал военным министром и главнокомандующим армией. 10 сентября начались повальные аресты чиновников, партийцев, лам, князей, аратов, военных – всех слоёв населения. 20 октября для упрощения арестов и казней была создана Чрезвычайная Комиссия во главе с Чойбалсаном – она подписывала списки подлежащих истреблению.

В сентябре 1937 – феврале 1938 г., по данным советского полпредства, в Монголии было арестовано 10 728 человек, в том числе 7 814 лам, 322 бывших феодала, 300 партработников, 180 офицеров, 1555 бурят и 408 китайцев. 6 311 человек были казнены. Почти полному истреблению подверглась немногочисленная монгольская интеллигенция – учёные, писатели, художники, музыканты, актёры. Всего в 1936-39 гг. было арестовано 35-40 тысяч человек (из 700 тысяч населения); почти все они погибли. Лам только по официальным данным было расстреляно 17 тысяч. Но реальных жертв было больше: многие князья и ламы, лишившись имущества, умерли от голода и болезней, скитаясь по степям и пустыням; их число неизвестно даже приблизительно. Террор нанёс колоссальный урон генофонду монгольской нации и сильнейшим образом подорвал её нравственные устои.

В 1936-39 гг. буддийская церковь Монголии была полностью уничтожена. Все 800 монастырей были закрыты, опустошены и разрушены: воинские части и просто толпы пьяных люмпенов грабили, жгли и разоряли национальные святыни. Большая их часть была сровнена с землёй, уцелевшие превращены в склады. Погибла духовная и светская литература и памятники искусства: монгольский народ лишился всего многовекового духовного и культурного наследия. В 1939 г. в Монголии не осталось ни одного действующего священнослужителя. Чойбалсан доложил Сталину, что Монголия стала первым в мире атеистическим государством…

Столь же тотальному уничтожению подвергся буддизм и в СССР: в 1937-39 гг. в Бурят-Монголии, Туве (тогда ещё призрачно независимой) и Калмыкии были уничтожены все монастыри, дацаны и дуганы. Значительная часть лам и послушников были расстреляны или сгинули в лагерях, а уцелевшие до конца жизни скрывались.

Когда девятый вал террора уже начал спадать, пришёл черёд несчастного Амара. В марте 1939 г. он был снят с должности, арестован вместе с 28 работниками правительства и вывезен в Москву, где они были осуждены Военной Коллегией Верховного Суда. На суде Амар нашёл в себе мужество заявить: «Мне непонятно. Если Монгольская Народная Республика является свободной, то почему меня судит советский суд? Я – гражданин МНР и меня должен судить монгольский суд, а не советский. Кто был арестован по моим вынужденным показаниям, я не в коей мере не считаю их контрреволюционерами. Они арестованы невинно. На предварительном следствии под жестоким насилием ряд монголов дали ложные показания как на себя, так и на других лиц, но они совершено невиновны». В июле 1941 г. Амар и его товарищи по несчастью были расстреляны на полигоне в Коммунарке.

Большой террор в Монголии прекратился в 1940-м: были уничтожены почти все, хоть как-то связанные с прежней, дореволюционной жизнью.

«Зато…»

В 1940 г. Чойбалсан, уже официально сосредоточивший к тому времени в своих руках всю власть, объявил о том, что основа социализма в Монголии заложена. Это означало, что традиционное общество уничтожено, и население, «очищенное» от феодальной «скверны» и религиозного «дурмана», мобилизовано для начала марксистского эксперимента. Уместно подвести итоги почти 20-летнего периода, за время которого страна пережила столь масштабную трансформацию.

Когда заходит речь о терроре, репрессиях, попрании культуры, страданиях невинных людей и уничтожении духовных ценностей, апологеты советской власти (и монгольской «народной») любят говорить «зато…»: «Зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей». Сталин был бандитом и убийцей, «зато выиграл войну»…

Что же было в Монголии «зато», что могло бы объяснить (оправдать невозможно в любом случае) бесчеловечные расправы с людьми, культурой, духовными ценностями? В Монголии полностью изменилось общество, и народ был переструктурирован на советский лад. Вместо прежних социальных страт (феодалы – ламы – чиновники – араты) появилась обеднённая, упрощённая структура (чиновники – араты).

В Монголии появились современные промышленные предприятия – Улан-Баторский промкомбинат (текстильная, обувная и шорно-седельная фабрики, кожевенный завод), энергокомбинат, шерстомойные фабрики, механический завод. Расширили производство угольные шахты и золотодобывающие рудники, появилась первая узкоколейная железная дорога (от угольных шахт Налайха до Улан-Батора), по степям начали ездить сотни автомашин, первые трактора обрабатывали монгольскую пашню. Конечно, это был экономический рост, но можно ли считать его более перспективным, чем естественное, капиталистическое развитие?

В столице заработали театр и кинотеатр, в провинции – клубы и кинопередвижки. В 1939 г. в стране насчитывалось 93 начальных и 12 средних школ, появились первые ремесленные училища; количество грамотных возросло до 20% (в 1921 г. грамотных было вряд ли больше 3-4%). Население начало получать кое-какую медицинскую помощь современного типа: появились больницы и амбулатории. Разумеется, масштабы образования и здравоохранения оставались крайне недостаточными, а качество и того, и другого – чрезвычайно низким.

Пожалуй, единственным реальным успехом было формирование Монгольской народно-революционной армии – с современной военной техникой и грамотным офицерским корпусом. Однако СССР помогал создавать МНРА в качестве вспомогательной силы Красной армии.

Примеры Японии, Китая, Кореи демонстрируют эффективность поступательного развития на базе национальной культуры, адаптации традиции к современности. Монголы – народ, способный к восприятию современных идей, научных и технических новаций. Однако «народная» власть, уничтожившая монгольский быт в 1920-30-х гг., навязала им убогое, упрощённое, почти карикатурное подобие советской экономики, культуры и быта – при том, что сами советские образцы были весьма убогими. 

Страна была выжжена социализмом, как паяльной лампой: вместо многоцветных монастырей её покрывали руины, рядом с которыми беспорядочно теснились бараки и убогий самострой, обнесённый глухими заборами. Над ними высились столь же убогие здания госучреждений, казармы, тюрьмы, и непременные атрибуты социализма – всякие склады, промзоны и бескрайние горы мусора. Большинство монголов, как и раньше, жили в юртах, только если раньше среди них были большие и богатые, то к концу 1930-х оставались в основном маленькие, грязные и рваные. По степям, как и прежде, кочевали стада, только они стали гораздо меньше, да и животные измельчали и отощали. От массовой голодной смерти монголов спасло только героическое Хубсугульское восстание 1932 г., заставившее власть и её советских покровителей отменить коллективизацию; в противном случае Монголию постигла бы страшная судьба других кочевников, подвергшихся этой напасти – казахов, потерявших около половины населения.

Можно ли считать всё это прогрессом, наступлением цивилизации? Уместно ли, сопоставляя последствия разгрома культуры и религии, уничтожения огромного количества невинных людей и целых групп населения с какими-то экономическими достижениями, пользоваться словом «зато»?

Верный сталинец и тайный националист

Чойбалсан делал всё, чтобы доказать Сталину свою лояльность и незаменимость. Он уничтожил религию, истребил всех, кто хоть как-то возражал против полного подчинения Монголии советскому руководству, сделал МНРП марксистско-ленинской партией, привёл экономику, армию и госструктуры в соответствие с советскими образцами и даже запретил монгольский алфавит, заменив его кириллицей, плохо подходящей для монгольского языка. Для того, чтобы заставить СССР относиться к Монголии не как к дикой, порабощённой колонии, Чойбалсан спланировал и реализовал – надо признать, гениально – грандиозную провокацию на границе с Маньчжоу-Го, спровоцировав войну с японцами на Халхин-Голе. После совместных с Красной армией боёв с японцами в СССР к монголам волей-неволей начали относиться не как к бестолковым дикарям, а как к храбрым соратникам по борьбе, т.е. произошло именно то, на что рассчитывал полицейский маршал (Е. Трифонов «Халхин-Гол: чья победа?»).

Во время Второй Мировой войны Монголия оказала Советскому Союзу беспрецедентную, учитывая масштабы этой страны, помощь: половина скота была подарена СССР, а каждый монгол перечислял средства в фонд помощи Красной армии. О монгольских тулупах, согревавших красноармейцев во время войны, помнят в нашей стране до сих пор. Со своей стороны, СССР резко увеличил объёмы военной помощи Монголии: в 1941-45 гг. численность МНРА выросла с 17,5 до 80 тысяч солдат и офицеров, что составило больше 10% всего населения страны, и в августе 1945 г. монгольские войска приняли участие в разгроме Квантунской армии Японии в Маньчжурии. В 1946 г. Сталин потребовал от Китая признать независимость Монголии; в стране прошёл референдум, на котором монголы высказались за независимость. Монголия наконец официально стала суверенным государством.

Однако неправильно считать Чойбалсана простой марионеткой Сталина, полностью подчинившего Монголию Москве ради благосклонности советского тирана. Монгольский маршал оставался прежде всего националистом и панмонголистом, считавшим, что помощь в объединении монгольских земель можно добиться с помощью СССР и путём подчинения Сталину и его клике.

Но маршал вовсе не считал, что всё, делаемое по приказу Сталина, правильно. Так, в 1940 г., вскоре после заявления Чойбалсана об искоренении буддизма и построении «основ социализма», некоторые уцелевшие ламы, жившие в худонах как обычные араты, начали отправлять религиозные службы; тиран повелел их не трогать. В 1944 г. в Улан-Баторе открылся буддийский монастырь Гандантэгченлин, здание которого уцелело во время террора 1937 г. Безусловно, на это решение Чойбалсана повлияло ослабление репрессий против духовенства в СССР, однако между этими явлениями есть огромная разница. Сталин ослабил гонения на церковь исключительно из трусости: он боялся, что «недобитые церковники» начнут агитацию против советской власти. В Монголии же никакой угрозы извне не было, и решение Чойбалсана было, по-видимому, связано с тем, что он изначально был не согласен с разгромом церкви, учинённым им же самим по приказу «великого вождя». Опасаясь недовольства Москвы, монастырь Гандантэгченлин пять лет работал неофициально, без разрешения – монгольские власти его как бы не замечали, и только в 1949 г. оформили его как юридическое лицо. Он оставался единственным действующим монастырём в Монголии до 1990 г.

Чойбалсан с момента прихода к власти чрезвычайно активно выстраивал агентурные сети во Внутренней Монголии и Джунгарии. Во Внутренней Монголии в подполье продолжала действовать ирредентистская Народно-революционная партия Внутренней Монголии (НРПВМ), управлявшийся и содержавшийся Улан-Батором. Марионеточное монгольское государство Мэнцзян (Монгольская автономная федерация), созданное японскими оккупантами во Внутренней Монголии, было опутано монгольской агентурой: офицеры её армии в большей степени подчинялись монгольскому Генштабу, чем японцам. Монгольским агентом был и глава «государства» - князь-чингизид Дэ Ван Дэмчигдонров. Монгольские части (баргутские полки) армии Маньчжоу-Го также контролировались монгольской разведкой через генерал-лейтенанта маньчжурской армии бурята Уржина Гармаева, тайного панмонголиста, бывшего семёновского офицера. В Джунгарии власти МНР также пытались создать опору для будущего присоединения этих территорий к Монголии. В 1943 г. Улан-Батор тайно поддержал восстание джунгарских казахов под руководством Оспан-батыра, передав ему (после личной встречи с Чойбалсаном) 1000 винтовок, 20 пулемётов и боеприпасы для действий против Китая. В 1944 г. Оспан-батыр с монгольской помощью овладел Алтайским округом Синьцзяна, провозгласив его частью просоветской Восточно-Туркестанской республики (ВТР), однако Улан-Батор подталкивал его к присоединению к Монголии. Это вызвало резкую реакцию советского правительства, в частности Л. Берия, потребовавшего от Улан-Батора немедленно прекратить поддержку сепаратизма в Китае. В результате Оспан-батыр одновременно вступил в конфликт с китайскими войсками, армией ВТР и монголами (по-видимому, сказалась историческая вражда между казахами и монголами), но деятельность монгольских отрядов в Синьцзяне не прекратилась. Всё это делалось в строжайшем секрете от Москвы, бывшей категорически против воссоединения монгольских народов.

В августе 1945 г. части МНРА вместе с Красной армией рванулись в Маньчжурию, причём монгольские кавалеристы шли впереди советских танковых частей. Но не для того, чтобы продемонстрировать советским «братьям» свой героизм: они шли освобождать Внутреннюю Монголию. 10 октября 1945 г. на освобождённой от японцев территории была образована Народная республика Внутренней Монголии (НРВМ). Разумеется, она контролировалась из Улан-Батора. СССР был возмущён, не говоря о правительстве Китая и китайских коммунистах, но Чойбалсан делал вид, что он тут ни при чём. Армия гоминьдана и коммунисты, жестоко воюя друг с другом, вместе теснили отряды НРВМ – по сути, иррегулярные части МНРА. В 1948 г. войска гоминьдана разгромили армию НРВМ, захватив в плен главнокомандующего Ирким-Батора. Однако бывший глава Мэнцзяна, неугомонный князь Дэ Ван, выпущенный в 1949 г. из гоминьдановской тюрьмы, поднял восстание монголов в провинции Нинся и провозгласил там Монгольскую Алашаньскую республику. В Джунгарии в 1946-49 гг. разразился т.н. конфликт на Байтак-Богдо, в ходе которого монголы пытались взять под контроль Джунгарию, а китайские части, состоявшие из традиционно враждебных монголам дунган и казахов (их всё ещё возглавлял Оспан-батыр) совершали рейды в Монголию. Несмотря на поддержку советской авиации (в СССР, явно не от большого ума, рассматривали конфликт как помощь Монголии китайским коммунистам), в 1948 г. гоминьдановцы сумели вытеснить монголов за границу МНР (они даже попытались захватить монгольский город Кобдо, но неудачно).

Последняя попытка монголов Китая отделиться от Поднебесной и воссоединиться с МНР закончилась в 1949 г., когда коммунисты Мао Цзэдуна победили Гоминьдан и заняли населённые монголами земли Китая. Князь Дэ Ван после поражения бежал в Улан-Батор – и был принят, к вящему изумлению и ярости Пекина и Москвы.

Провал панмоголистской затеи привёл Чойбалсана в отчаяние. Он считал, что Сталин предал его, залившего Монголию кровью ради верности «великому кормчему». В ярости маршал начал требовать передачи Монголии хотя бы Тувы, аннексированной Советским Союзом в 1944 г. Сталкиваясь в Москве с тувинским лидером Салчаком Тока, Чойбалсан публично оскорблял его и даже пытался избить, в т.ч. в присутствии Сталина. Маршал упрямо стоял на своём: Тува – исконно монгольская земля, верните её немедленно!

В сталинской системе власти это могло закончиться только смертью мятежника. Тем более, что Москва уже готовила сменщика Чойбалсану: с 1940 г. пост генсека ЦК МНРП занимал молодой Юмжагийн Цэдэнбал (генсеком он стал в 24 года!), учившийся в Иркутске. Цэдэнбал имел партбилет члена ВКП(б) и был связан с советскими «органами»; он находился «под каблуком» русской жены – Анастасии Цэдэнбал-Филатовой (когда она появилась в Улан-Баторе, сразу разнёсся слух, что жена «приставлена» к Цэдэнбалу советскими чекистами).

В 1950 г. группа монгольских партийцев во главе с философом Тумур-Очиром, обеспокоенная ухудшением отношений между Чойбалсаном и Сталиным, написала коллективное письмо с предложением присоединить Монголию к СССР. Взбешенный маршал потребовал начать расследование, но за обвиняемых вступился Цэдэнбал, и они остались на свободе. (Тимур-Очир, ставший членом Политбюро ЦК МНРП и профессором, в 1960-е гг. радикально пересмотрел свои взгляды: он стал националистом и пропагандистом эпохи Чингисхана. По настоянию КГБ СССР был лишён всех постов, а в 1985 г. убит неизвестными в собственной квартире в Улан-Баторе. Убийцы найдены не были, причина преступления не установлена. Его родные обвиняют в убийстве агентов КГБ).

Развязка с Чойбалсаном несколько затянулась, очевидно, из-за загруженности Сталина более важными делами (война в Корее, репрессии в «странах народной демократии» и подготовка к вторжению в Югославию). Но в 1952 г. пришёл его час: лидера Монголии вызвали в Москву, где он заболел и попал в кремлёвскую больницу, в которой вскоре скончался.

Вместе с кровавым маршалом ушла целая эпоха в жизни «народной» Монголии: он был последним представителем национальной элиты, хоть в какой-то степени связанным с традициями монголов. Он был также последним борцом за единство монгольских народов. К власти пришло поколение, выросшее после революции, не знающее истории своего народа, чуждое национальной культуре, выросшее на убогих советских копиях всего и вся – настоящее поколение манкуртов. Во главе страны стал типичный представитель новой элиты: малообразованный, безвольный, тяжёлый алкоголик, ничего не понимавший и не умевший, ни в чём разбиравшийся, полностью зависимый от волевой жены и советских «товарищей», член иностранной партии ВКП(б) и осведомитель иностранной спецслужбы (МГБ СССР) Юмжагийн Цэдэнбал.

Ю. Цэдэнбал и А. Филатова-Цэдэнбал Ю. Цэдэнбал и А. Филатова-Цэдэнбал

Монголия окончательно превратилась в «16-ю советскую республику» -точнее, в бесправную советскую колонию.

Нелюбимая колония

Первоначально Советская Россия захватила Монголию для того, чтобы уничтожить находившиеся там белые войска – сама по себе она была Москве не интересна. С отсутствием серьёзного интереса связано сохранение там ограниченной монархии и разрешение работать в этой стране не очень лояльным к большевикам бурятов.

Начиная с 1923 г. СССР развивает тесное сотрудничество с партией Гоминьдан в Китае: большевики считали её союзником в борьбе с империализмом. С 1924 г. начинаются поставки советского оружия в Китай, туда прибывают советские военные специалисты. «Красный Китай» надолго становится важнейшим объектом советской военной и идеологической экспансии. В этих условиях Монголия в глазах московского руководства приобретает новое значение – как коридор для поставок в Китай оружия и переброски специалистов. С 1924 г. до конца 1930-х гг. во внутренней переписке советских работников Монголия так и называется – «Монгольский коридор» или даже просто «коридор».

Говоря о советско-монгольских отношениях, необходимо учитывать психологический фактор. Большевики были крайними европоцентристами: их идеалом была индустриальная Германия, которую в шкале симпатий затем потеснили США. Советская пропаганда, направлявшаяся на неевропейские народы (Китай, Иран, Турцию, арабские страны и др.) основывалась на восприятии их как варваров, которых можно использовать для захвата господства над миром. В этой картине мира кочевники-монголы стояли на последнем месте: большевики воспринимали их как совсем уж отсталых дикарей, которых сложно даже использовать для победы мировой революции. Советским коммунистам не хватало образования и интеллектуального уровня для того, чтобы понять: монголы, ювелирное мастерство которых не уступало самым развитым народам, и создавшие сложнейшее изобразительное искусство одновременно с европейским Возрождением, не являются ни дикими, ни примитивными. Но для большевиков значение имели только миллионы тонн чугуна и кубокилометры бетона, а ими маленький степной народ похвастаться не мог.

Результатом советского европоцентризма было пренебрежительное, расистское отношение к монголам, свойственное малокультурным и слабо образованным людям. На это накладывались внутренние советские проблемы: коррупция и воровство на всех уровнях, безответственность и леность руководителей и исполнителей. Это было особенно болезненно для Монголии, полностью зависевшей от Москвы, слишком слабой и незначительной страны, чтобы оказывать давление на громадного сюзерена.

СССР, освоившись с ролью «старшего брата», отрезал Монголию от внешних контактов – политических и экономических: из Улан-Батора к середине 1920-х гг. выслали представителей английских, японских, американских, бельгийских компаний. Пресекались научные и культурные контакты Монголии с внешним миром: в 1926 г. группы монгольской молодёжи были отправлены на учёбу в Германию и Францию, но в 1929 г. по требованию Москвы недоучившиеся студенты были вынуждены вернуться на родину (Ломакина И.И. Монгольская столица, старая и новая. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2006, с. 162).

В 1924 г. Монголия заказала в СССР партию оружия (несколько тысяч винтовок, пару сотен пулемётов, дюжину грузовиков и пару десятков артиллерийских орудий). Москва выкатила несоразмерную цену и потребовала оплату вперёд, причём золотом; монголы согласились, поскольку все контакты с другими странами были уже прерваны советскими органами. Когда уже оплаченное оружие поступило в Монголию, офицеры МНРА ужаснулись: они получили списанное вооружение, не подлежащее восстановлению. Винтовки с расшлёпанными и ржавыми стволами, сломанными прикладами, пулемёты и пушки без замков. Разъярённые монголы договорились о поставках оружия с Италией, но советские представители сумели сорвать договор. В конце концов Монголия всё-таки получила пригодное к использованию советское оружие, но не вовремя и не в полном объёме. Добиться возврата денег за недопоставки и срыв сроков поставок Улан-Батору не удалось. Эта схема экономического сотрудничества – завышение советской стороной стоимости своей продукции (иногда в разы), срывы сроков поставок, предоставление монголам старой, изношенной техники, в объёмах меньших, чем указано в договорах – стала постоянной вплоть до краха СССР.

Построенная советскими связистами телефонно-телеграфная сеть в Монголии обслуживала в первую очередь работавшие в стране советские организации, в основном советских военных. Построенные советскими специалистами немногочисленные предприятия, в основном строительные и ремонтные, принадлежали советским организациям и работали в первую очередь на самих себя. В советской собственности находились все монгольские горнодобывающие предприятия. Все специалисты и большая часть рабочих до 1991 г. были советскими: монголов неохотно обучали и брали на работу. Показательный факт: когда в декабре 1989 г. монголы взбунтовались против «народной» власти, в полумиллионном Улан-Баторе не могли отыскать ни одного крановщика-монгола, чтобы снести памятник Сталину…

В 1950-е гг. через Монголию протянули железную дорогу Москва – Пекин: она работала в интересах СССР и Китая, и была полной собственностью Советского Союза. В 1974 г. советские организации начали строительство в Монголии гигантского медно-молибденового комбината «Эрдэнэт», что преподносилось как чуть ли не «братская помощь» СССР Монголии. СССР заставил Монголию взять у себя кредит для получения в собственность доли собственности комбината, который был ей совершенно не нужен, и о строительстве которого она не просила. В итоге монголам пришлось ещё и платить по этому кредиту! Никак не связанный с экономикой аграрной Монголии горнодобывающий монстр добывал медь и молибден в интересах советской промышленности, а Монголия получала в качестве налогов мизерные суммы: «Медь отправлялась в СССР по ценам ниже рыночных, питая монгольское разочарование в связи с полуколониальными экономическими отношениями» (Таинственная продажа России своей доли ГОК «Эрдэнэт» Монголии. http://www.infpol.ru).

Показательно, что, построив в Монголии огромный комбинат в Эрдэнэте для своих нужд, СССР отказался помочь построить необходимый этой стране сталелитейный завод – покупайте, мол, сталь в Советском Союзе, - и Улан-Батор был вынужден обраться к Японии, которые к 1993 г. построили Дарханский меткомбинат. Крупнейший монгольский завод, отправлявший на экспорт готовую продукцию – фабрика «Гоби», перерабатывавшая козий пух и верблюжью шерсть в свитера, пуловеры, шапки и одеяла – тоже построили в 1981 г. японцы. В СССР были отлично известны монгольские кожаные куртки и дублёнки: они производились Комбинатом кожаных изделий, построенном югославскими специалистами с использованием швейцарских, западногерманских, итальянских и английских станков (Ломакина И.И. Монгольская столица, старая и новая. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2006, с. 272). Так что не «братское», а вполне коммерческое сотрудничество с капиталистическим странами Монголии было гораздо выгоднее. Проблема в том, что как отмечалось, Москва изо всех сил ему мешала…

Товары монгольского экспорта, поставлявшиеся в СССР (экспорт в другие страны ограничивался Москвой), продавались по заниженным ценам, а советский импорт закупался по завышенным. Например, Улан-Батор имел право экспортировать только 20% кашемира в капиталистические страны, а 80% должен был поставлять в СССР. «Монголия за каждую тонну козьего пуха получает: от СССР – 17 тысяч рублей, от Венгрии – 36 тысяч рублей, от Японии – 85 тысяч долларов, а Англия готова заплатить 90 тысяч долларов» (Яскина Г.С. История Монголии: ХХ век. Институт востоковедения РАН, 2007, с. 241). Цены, по которым советские организации закупали в Монголии мясо (это было основой монгольского экспорта), были втрое ниже внутренних цен в СССР. То, что Монголия вплоть до 1991 г. имела пассивное сальдо торгового баланса с СССР, объясняется неравноправными условиями торговли, навязанными советской стороной.

СССР неоднократно срывал попытки Монголии наладить сотрудничество с другими странами – ещё в 1920-е гг. советские представители заставили монголов расторгнуть контракты с немецкими фирмами о строительстве нескольких кожевенных и текстильных предприятий. А в конце 1960-х Москва добилась закрытия единственного монгольского нефтеперерабатывающего завода и прекращения нефтедобычи – извольте покупать нефть и бензин у СССР. Разумеется, по завышенным ценам.

Вплоть до проведённой Чойбалсаном кровавой «зачистки» монгольского политического поля все премьер-министры Монголии открыто пеняли советским руководителям на колониальный характер их политики. И только после того, как все они, один за другим, были расстреляны НКВД, жалобы прекратились…

Для того, чтобы добиться от СССР сколько-нибудь существенной помощи, руководству Монголии приходилось идти на хитрости, вплоть до провокаций. О провокации 1939 г. на Халхин-Голе говорилось выше. В 1958 г., на фоне резкого обострения советско-китайских отношений, Монголии удалось добиться больших советских вложений в развитие земледелия в своей стране: на севере страны были созданы зерновые хозяйства, снабжавшиеся советской техникой, ГСМ и удобрениями. Монголам это удалось, угрожая переходом на сторону Пекина. Надо сказать, что монголы сумели использовать этот успех в полной мере: к концу 1970-х гг. скотоводческая страна, почти не имевшая собственного зерна, вышла на полное самообеспечение хлебом.

Ещё раз Улан-Батор сумел использовать китайскую карту в торгах с Москвой в 1984 г.: тогда, после многих лет препирательств, добившись отставки и отъезда в Москву совершенно деградировавшего к тому моменту Цэдэнбала, монгольское руководство Жамбына Батмунха добилось получения Монголией в собственность половины активов Эрдэнэтского комбината и Улан-Баторской железной дороги. Советский Союз согласился на это после того, как много лет отказывался даже обсуждать эту тему, из-за ослабления своих позиций на мировой арене, усиления антисоветских настроений и оппозиционных движений в странах «социалистического содружества». Москве пришлось учитывать и недовольство в самой Монголии, что выражалось в стычках монголов с советскими гражданами, в т.ч. с военнослужащими, что казалось опасным на фоне войны в Афганистане.

Даже советские исследователи признают: «Советско-монгольское экономическое сотрудничество оказалось не в состоянии создать в Монголии современные отрасли промышленности, способные производить из сельскохозяйственного и минерального сырья конкурентоспособную продукцию. Она осталась преимущественно сырьевой страной… Экономическая эффективность промышленности МНР в целом оставалась низкой. Имеющиеся промышленные мощности использовались недостаточно полно и эффективно. Качество продукции многих предприятий… оставалось низким. Имели место многочисленные нарушения производственной и трудовой дисциплины, бесхозяйственность» (Яскина Г.С. История Монголии: ХХ век. Институт востоковедения РАН, 2007, с. 247, 284). Иными словами, 60 лет строительства социализма, советская «помощь» и членство в Монголии в СЭВ не вывели её из отсталости.

В том, что Монголия являлась советской колонией, сомнений быть не может: вся социальная, экономическая, военная, дипломатическая и культурная политика СССР в отношении этой страны мало отличалась от колониальной политики Великобритании, Франции, Бельгии или Нидерландов в отношении их колоний. Но было одно отличие, причём важнейшее: колониальный гнёт европейских держав постоянно ослабевал, расшатывавшийся давлением национально-освободительных движений в колониях, растущим влиянием антиколониальных сил в самих метрополиях и менявшимися экономическими интересами компаний, работавших в колониях. Социально-экономическая политика СССР в отношении колоний, к которым, помимо Монголии, относились ГДР, Польша, Чехословакия, Венгрия и Болгария, была абсолютно статичной и не менявшейся десятилетиями. На фоне других колоний СССР Монголия была самой нелюбимой и неуважаемой: с теми всё-таки больше считались, опасаясь их выхода из-под контроля. А в отношении Монголии в Москве господствовало презрительное отношение: да куда она от нас денется? Похожим было отношение, например, Великобритании к Британскому Сомали: если Индия или Южная Африка – любимые колонии, то эта – самая не интересная. Или Франции к Чаду: не очень-то он нужен, но куда его девать?

***

Что получил СССР от Монголии? Полушубки, валенки и шерстяное бельё для советских солдат в Великой Отечественной. Одного этого достаточно, чтобы с уважением относиться к маленькому народу, дарившему советским людям то, чего самим страшно не хватало. Сами монголы во время войны голодали, мёрзли в дырявых юртах и худых одёжках, считали последние тугрики, отправляя в СССР не только полушубки, но и живой скот, войлок, деньги. Делали они это добровольно или по приказу страшного маршала Чойбалсана? Скорее, больше по приказу; но какое это имеет значение, если наши предки согревались их теплом?

Пресловутые долги Монголии по советским счетам, которые Москва то пытается получить, то «великодушно» списывает, складывались в результате неэквивалентного, колониального обмена между двумя странами, и не могут считаться законными. Присутствие советских войск в Монголии, с перерывами длившееся 70 лет, не защищало Монголию от внешних угроз, а осуществлялось во исполнение советских внешнеполитических целей.

Должны ли монголы испытывать благодарность Советскому Союзу? Это пусть они решают сами. Да, практически всё более или менее современное – заводы, здания, инфраструктура, логистика, образование, здравоохранение, армия, госаппарат – создано при помощи советских специалистов. Но построено-то всё это было на монгольские средства, либо на часть денег, получаемых Советским Союзом от неэквивалентной торговли: можно ли считать это «братской помощью»? И всё это – ухудшенные копии советских образцов, которые и в оригиналах были, мягко говоря, не лучшими в мире, а уж в копиях совсем убоги. Например, многоэтажки постройки 1960-х гг. в Монголии частично строились… без туалетов (вокруг них вонючей порослью теснились скопища уличных «кабинок»). Но даже этих позорных сооружений было мало – большая часть столичных жителей к 1990 г. жила в юртах, грязно-серым морем окружавших городские кварталы, тонувшим в чаде и смоге от тысяч примитивных печек. Сами кварталы, лишённые тротуаров и дорожной разметки, в основном состояли из натыканных в полном беспорядке домов, среди грязных пустырей, и представляли собой весьма неэстетичное зрелище. Не такой уж большой Улан-Батор (1,4 миллионов жителей в 2017 г.) – один из самых экологически неблагополучных городов мира. 4 построенных советскими энергетиками ТЭЦ, плюс котельные советского типа, натыканные в хаосе городской застройки, плюс тысячи «буржуек» в юртах (свидетельство крайней нехватки современного жилья) до сих пор затягивают монгольскую столицу смогом страшнее, чем Пекин, Новокузнецк или Красноярск. Огромное количество туалетов-«скворечников» наполняет воздух ужасающими миазмами, отравляет водоёмы. Провинциальные города, застроенные совсем уж нищенскими лачугами и опять же юртами, невообразимо грязные и унылые: они смотрятся примерно так же, как заброшенные посёлки ГУЛАГа на Колыме или вдоль сталинской «Мёртвой дороги» Салехард-Игарка.

Советские специалисты, работавшие в Монголии, в 1980-е гг. простодушно удивлялись: если революция в этой стране произошла 60 лет назад, почему она такая отсталая? Действительно, после 60 лет социалистического строительства Монголия лишь незначительно опережала что по уровню развития, что по уровню жизни самые отсталые страны планеты – Чад, Мали и Гаити, и уступала, например, Свазиленду, Парагваю или пресловутому Гондурасу.

…В 1990 г. части Советской армии получили приказ вернуться в СССР. Они оставили обустроенные военные городки – с многоэтажными домами, электростанциями, школами, больницами, гаражами, клубами и парками. Офицерам, включая высших, почему-то никто не объяснил, зачем и отчего войска уходят, и они решили, что это – результат враждебности монголов. А те, включая руководство страны, даже не знали, что советские войска выводятся; решение было принято лично М. С. Горбачёвым по просьбе руководства КНР. И по приказу командования солдаты привели военные городки, передаваемые Монголии, в полностью непригодное состояние. Квартиры, лифты, двери были разломаны, окна выбиты, всё специально переломано, испорчено, загажено. Даже взлётно-посадочные полосы аэродромов были разрушены: для того, чтобы вскрыть бетон, применяли тяжёлую технику.

Это всё – повод для благодарности монголов советским «старшим братьям»? А как они должны вспоминать о десятках тысяч соотечественников, убитых чекистами и их монгольскими подручными (только министров – десятки, а лам, уничтоженных по личному приказанию Сталина – 17 тысяч)? О кочевьях, расстрелянных и разбомбленных советскими самолётами? О монастырях, полностью уничтоженных – центрах национальной культуры, образования и медицины, среди которых были настоящие шедевры архитектуры?

***

История «народной» Монголии 1921-90 гг. – это баллада о потерянном времени. Монголы – часть великой восточной культуры, наряду с Китаем, Японией, Кореей и Таиландом. И эта страна вполне могла за десятилетия мирного развития достичь высокого уровня социально-экономического и культурного развития: в Монголии сосредоточены огромные природные ресурсы, и монголы – достаточно талантливый народ, и после краха социализма они это наглядно демонстрируют в самых разных сферах.

И только после того, как социализма и соответствующего «содружества» не стало, Монголия начала развиваться, как и положено современной стране. Советское наследие всё равно чувствуется там на каждом шагу: пяти- и девятиэтажки ветшают, дороги только начинают строить (их не было совсем – только «тракты» без покрытия). Народ очень сильно пьёт; коррупция преодолевается трудно; профессиональный уровень на всех уровнях, от промышленных рабочих до управленцев и высокопоставленных чиновников, явно недостаточен.

А отношение к советскому прошлому и к нынешней России в Монголии в целом остаётся довольно толерантным: там помнят тысячи советских людей, работавших на их земле, среди которых были и тупые, и талантливые, ничтожные хапуги и выдающиеся подвижники, высокомерные расисты и настоящие друзья. Были те, кто терроризировал, поучал, угнетал и унижал «младших братьев», но были многие, кто учил, сочувствовал и помогал. Помнят тех, с кем бок о бок трудились, страдали, веселились, с кем рядом воевали. Нельзя забывать, что в Монголии, как и в СССР, выросли поколения, которым вдалбливали о дружбе с СССР, советской помощи, успехах строительства социализма и т.д. Ещё живы сотни пропагандистов, делавших на всём этом имя, славу, деньги и научные звания; их дети и внуки не готовы признать, что предки трудились впустую и отстаивали лживые ценности. В этом наши народы схожи – в трудном возвращении исторической памяти, в зачастую лукавом отношении к истине.

Во всяком случае, после десятилетий, проведённых вместе, Монголия остаётся для нас не чужой страной. И Россия для монголов – не чужая. Требуется и помнить хорошее, и признавать плохое; необходимо относиться к совместной истории честно, без гордыни и самолюбования. Потому, что нашим странам и дальше предстоит жить рядом.



Понравилась статья? Отправьте автору вознаграждение: