Граф Закревский и его беспутная жена
Федор Федорович Каретников — человек с продолговатым, покрытым рябинами лицом, с котиком, вместо бороды, светло-русых волос на остром подбородке, лет пятидесяти, родом из Ярославской губернии, по профессии точильщик. Мастер хороший, зарабатывает хорошо, но выпивает скверно, нередко через меру... Из запаса армии был призван в 1915 году на войну, на германский фронт; в одной из атак неприятельских окопов был ранен пулей в бок. Об этой атаке он рассказывал:
— Когда сидели в окопе, чуть не каждую минуту дрожал: все ожидал: вот-вот пуля стукнет в голову, — а пошел в атаку, так и мыслей никаких в голове не было. А как ударили в штыки, так совсем ничего: воткнешь штык словно бы не в человека, а в копну сена — сам так и лезет, ни за что не зацепится.
О своей же ране он рассказывал:
— Попервоначалу будто обожгло, да некогда было рассматривать: бой закипел в самый раз. А уж после, как выбили немцев из окопов, глянул — весь бок в крови. И до того, скажи, испугался, что винтовку уронил и сам повалился, а ведь и рана-то неважная оказалась — поза кожей пуля прошла. Ну, а все же два месяца пришлось в госпитале пробыть.
Как-то рассказывал он о расстреле двух санитаров, пойманных в мародерстве — грабили раненых и убитых: при обыске у них нашли около пятисот рублей золотыми, несколько карманных часов и серебряных портсигаров... Приказано было расстрелять их. Сорвали с них погоны в знак лишения их солдатского звания, поставили лицом к заранее вырытой яме. Офицер скомандовал, полувзвод дал залп. Один из казненных упал в яму, а другой с минуту
постоял и затем опрокинулся навзничь, ногами к яме... Столкнули его к товарищу, засыпали землей. Только и всего, но солдаты очень удивлялись, как это могло случиться, что человек, насквозь простреленный пулями, упал не сразу, а затем хоть и упал, но не так, как следовало бы...
Однажды Федор Федорович рассказал о графе Закревском и его беспутной дочери, [3] о чем он когда-то давно прочитал в книжке. Книжка так и называлась: «Граф Закревский и его беспутная дочь». Такой книжки я ни разу не встретил, хотя и просмотрел их сравнительно много. Справлялся я о ней у старых «читальщиков» Константина Яковлевича и Романа Василича, которые когда-то откладывали в сторону — один сапожный молоток, другой — портняжью иглу, чтобы скуки ради взяться за книжку. Первый пошарил-пошарил в своей памяти...
— Нет, — сказал он решительно, — такой книги не помню.
Зато второй утверждал, что не только книжка, но даже целый «роман» существовал под таким названием, только он не помнит, какого именно писателя — не то Загоскина, не то Пастухованизах книги. [4]
Ни у Загоскина, ни у Пастухова такого «романа» нет, но возможно, что среди лубочных изданий было нечто подобное ему, от чего теперь остался клочок в виде легенды, которую я и записал.
Была такая книжечка про графа Закревского: как он фальшивый развод дочери с мужем дал и через это в дураки попал. Так сам про себя и написал... А служил он тогда генерал-губернатором в Москве. Это еще при царе Николае Павловиче было. Его дом и теперь еще в Леонтьевском переулке стоит [5] — там он жил, там и помер... А помер, как выставили его со службы. И все через родную дочку произошло, через ее этот развод... А какая она из себя была — красивая или некрасивая, этого не знаю... Ну, может, и красивая. Но только вертела она отцом, как хотела: одна дочь была, вот он и дозволял, а сам вдовцом был. И захотелось ей замуж... Вот и выбрала она сама жениха — полковника из Петербурга... Отец и благословил, а если бы не благословил, она бы глаза ему выцарапала: язва была порядочная. И как вышла замуж, муж оказался нехорош... А нехорош вот отчего: он хотел, чтобы было как нельзя лучше, а она хотела — чтобы было как нельзя хуже. Она думала, что на то и замуж вышла, чтобы по балам и машкерадам шататься: с утра зальется и нет ее до поздней ночи, а за хозяйством кто хочет смотри, хоть татарина шурум-бурума с улицы зови. Была, конечно, прислуга, а только какой же ей расчет стараться? Постараешься, еще
не угодишь и нехорош станешь — вот и не заботились, а так, шаля-валя, лишь бы не без дела сидеть... Видит муж — непорядок. Раз сказал, два сказал... А он ей стал, как чорт коростовый...
— Да ну, говорит, тебя к чертям! Надоел со своей злыдней!
А-а... надоел?
Р-раз! по-военному: за косы и сею-всю... Ну, завизжала, заорала, стала ругаться...
— Ах ты, говорит, обормотина проклятый! Давай развод!
А он говорит:
— Не могу: мы еще три года вместе не прожили.
А тогда такой закон был: развод только через три года можно было дать, да и то надо хлопотать у митрополита и сунуть кому следует тысченку-другую... Ну, конечно, эти разводы для богачей и дворянства, а для нашего брата какой развод? Только мать сыра земля и разводила. Это теперь хоть каждый деть разводись, а раньше и в помине
не было, чтобы мужика с бабой развели...
Ну, как он ей сказал, она сейчас хвост в зубы, мотнулась туда-сюда... Только не выходит дело, и деньги не помогли... Ну, не вышло, охать и ахать не стала, полетела к папаше в Москву.
— Муж, говорит, подлецом оказался, бьет меня. Дай нам развод. А он говорит:
— Как это возможно? Я ведь не митрополит.
Ну, ей ничего, что не митрополит, ей развод подай!
— Ты, говорит, в Москве повыше митрополита, ты царь и бог! Кто смеет с тебя спросить?
Он и забрал в голову, что это правда, взял да и написал, что, дескать, «полковник не живет с моей дочерью на законном основании, бьет и терзает ее, а потому жить им врозь». Подписал и казенную печать приложил.
Она и прилетела с этой разводной к мужу:
— Посмотри-ка, говорит, чортова образина: вот разводная!
Он видит — фальшивая разводная. Ему-то, собственно, жену пусть хоть черти возьмут, а досада его берет, что всю вину на него свалили. Вот он и подал жалобу царю.
— В Москве, говорит, два митрополита: один настоящий, из духовенства, другой фальшивый, из генерал-губернаторов. — И описал, как женился, как жена шаталась по балам...
Прочитал царь и говорит:
— Правда тут или неправда, не знаю. — И приказал это дело хорошенько разузнать.
Стали докапываться... Видят — тут одна правда, полковниково дело правое, он правду написал.
Царь рассердился и написал Закревскому:
— Какой, говорит, ты митрополит, ежели кадило не умеешь держать по-настоящему? Ты самозванец, а мне самозванцев не надо, потому что от них только одна подлость идет.
Ну, значит, Закревского в шею со службы.
Вот он прочитал эту царскую бумагу и говорит сам себе:
— Тебе, старому дураку, так и надо, чтобы не слушал свою беспутную дочь. И написал он про себя такой стишок:
За дочь беспутную страдаю, //За беззаконный ее брак, //И навсегда себя ругаю, //Что стал на старость я дурак!
Он был и взаправду старый: семьдесят два года имел. И было ему большое огорчение, что выгнали его со службы. Жалование наплевать: у самого три миллиона в банке лежали, да еще дом стоил мильен, а важны ему были почет и уважение.
А в Москве уже в трубы протрубили и в колокола прозвонили, что дали ему по шапке со службы за этот фальшивый развод. Вот он и сидел в комнате, как сыч в дупле, глаза на улицу стыдился показать.
Ну, и дочери тоже хвост пресекли: бумага такая от царя вышла — высочайшее повеление жить ей с мужем вместе.
Вот поймала ее полиция, приводит к мужу, а муж смеется:
— Вот, говорит, бумажечка, так бумажечка: высочайшее повеление. Довольно, говорит, тебе гойдать, сиди дома и за хозяйством смотри.
Она и говорит:
— Да, мое теперь дело такое, покоряться надо. У вас, говорит, без меня не хозяйство, а чертовщина завелась, и порядку нет никакого. Вы, говорит, тут всю посуду запоганили...
Схватила кастрюлю — хлоп об пол! Схватила тарелку — хлоп! Что ни схватит, то хлоп да хлоп... И самоварчики к чертям полетели, эти чугу-ночки...
Вот видит он — такое дебоширство в доме поднялось, и давай ее ругать:
— Ах ты, говорит, чортова сволочь! Да я, говорит, всю морду тебе раскровяню... Она как стебанет его кочергой:
— Не сволочей тебя, подлеца! — говорит, да кочергой его, кочергой... Он — бежать.
— Она еще, говорит, изувечит... И разлетелся опять к царю.
— Так и так, говорит, ваше императорское величество, жена всю посуду перебила. Ежели, говорит, нам вместе жить, так надо заранее гроб заказать либо для себя, либо для нее, потому что мы дойдем до точки и примемся друг дружку ножами пырять...
А царь сердится:
— И до чего, говорит, ты надоел со своей женой, так это имрачение. Ну, говорит, ежели у вас идет собачья грызня, так уж лучше живите поврозь, а то вы и на сам-деле поубиваете один другого...
А полковник тоже не дурак.
— Дозвольте, говорит, получить такую бумагу, а то она мне не поверит. Видит царь — надо парня выручить, и приказал выдать ему разводный лист... И как получил полковник этот лист — побежал домой. Прибегает и говорит:
— Ты мне не жена и я тебе не муж, живи где и как хочешь. Она посмотрела на этот лист и смеется:
— Давно бы, говорит, так. А то ишь какую моду взяли: хотели насильно припаять женщину к подлецу.
Поднялась и полетела в Москву, к папаше. Прилетает — а папаша на столе лежит, помер.
— Ну, что ж, говорит, помер и помер: не до второго же пришествия Исуса Христа было жить ему!
И как похоронила папашу, тут и закрутила вовсю: пиры, балы, именины. Музыка гремит, она пляшет, скачет...
Ну, понятно, не рыдать же ей при таком капитале! Вот и жила, веселилась.
Ну, и полковнику тоже не было необходимости плакать... Может, не раз молебен благодарственный отслужил.
.