Глава XXV. Париж на краю гибели
Парижу Коммуны осталось жить всего три дня. Давайте запечатлеем в своей памяти его светлый облик.
Тот, кто вдохнул в тебя жар современной истории, кто тосковал по твоим бульварам и плакал в твоих предместьях, кто пел на заре твоих революций и через несколько недель погружал свои руки в порох под прикрытием твоих баррикад. Тот, кто слышал под камнями твоих мостовых голоса мучеников за высокие идеи и вычитывал в любой из твоих улиц дату человеческого прогресса, даже он отдаст меньше справедливости твоему исконному величию, чем чужеземец, пусть даже он был и филистером, который прибыл поглядеть на тебя в дни Коммуны. Тяга к мятежному Парижу была так сильна, что люди спешили в него из Америки увидеть это действо, беспрецедентное в истории, - великий город Европы в руках пролетариев. Даже малодушный стремился сюда.
В начале мая прибыл один из наших друзей – один из самых робких люде й боязливых провинций. Родные и близкие провожали его в путь со слезами на глазах, словно он спускался в глубины ада. Он сказал нам: - Какова доля правды в распространяемых слухах? – Ладно, пойдем и осмотрим все потаенные углы.
Мы отправились от Бастилии. Уличные мальчишки выкрикивают газетные заголовки «Лозунга» и «Папаши Дюшена» Рошфора, «Гласа народа» Жюля Валле, «Мстителя», «Коммуны», «Вольноотпущенника», «Позорного столба шпионов» Феликса Пиа. «Оффисиель» спрашивают меньше. Конкуренция журналистов Совета вредит ему. Тираж «Гласа народа» - 100 000 экземпляров. Эта газета выходит раньше всех. Она встает с петухами. Если нам удавалось прочесть утром статью Валле, мы считали, что нам повезло. Но вместо этого заставляет себя слишком часто читать Пьер Денни с его автономией «до крайности». Только раз попадалась «Папаша Дюшен», хотя ее тираж свыше 60 000 экземпляров. Вот статья Феликса Пиа в «Мстителе» - прекрасный пример литературной интоксикации. У буржуазии нет лучших помощников, чем эти пустые и невежественные рыцари дешевой сенсации. Вот доктринерская газета «Коммуна», в которую иногда пишет Милье, и в которой Жорж Дюшен отчитывает молодежь и стариков ратуши со строгостью, больше приличествующей человеку с другим характером. Не забывают и «Лозунг», чтобы ни говорили романтики. Она первой поддержала Революцию 18 марта, и метала в версальцев острые стрелы.
В киосках выставлены карикатуры. Тьер, Пикар и Жюль Фавр прижались брюшками друг к другу, подобно трем грациям. Эта великолепная рыба, макрель, с голубовато-зеленой чешуей, которая формирует вместе с императорской короной постель, маркиз де Галифе. Газеты «Будущее», рупор Лиги, и «Век» очень ожесточились со времени ареста Густава Шоди, а «Правда», газета Янки Портали, лежит стопкой, меланхоличная и неподвижная. Многие реакционные газеты были закрыты префектурой, но, несмотря на это, не погибли, поскольку нам предлагает их парень-разносчик, без всякой конспирации.
Читайте, ищите, найдите призыв к убийствам и грабежам, проходящий единственной жестокой строкой в газетах коммунаров, возбужденных войной, затем сравните их с версальскими газетами, требовавшими массовых расстрелов, когда войска овладеют Парижем.
Давайте последуем за теми катафалками, которые движутся от улицы Рокет, и войдем вместе с ними на территорию кладбища Пер-Лашез. Все те, которые погибают за Париж, погребаются с заупокойными службами в этом большом месте упокоения. Коммуна сочла за честь оплачивать их похороны. Ее красные флаги трепещут с четырех сторон похоронных дрог, за которыми следуют соратники по батальону, в то время как к процессии присоединяются несколько прохожих. Вот жена, сопровождающая погибшего мужа. За гробом следует член Совета, он произносит у могилы речь, исполненную не скорби, но надежды и отмщения. Вдова обнимает своих детей и говорит им: - Помните и повторяйте вместе со мной «Да здравствует Республика!», «Да здравствует Коммуна!» (176)
Возвращаясь назад, мы проходим мимо мэрии 11-го округа. Она завешана черным цветом. Траур по последнему имперскому плебисциту, невинными жертвами которого стали парижане. Пересекаем площадь Бастилии, веселую, одушевленную пряничной ярмаркой. Париж не боится пушек. Он верит в победу.
Экипажи попадаются редко. Ведь вторая осада лишила лошадей провизии. По улице 4-го сентября мы добираемся до фондовой биржи, над которой водружен красный флаг, и Национальной библиотеки, где за длинными столами сидят читатели. Проходим Пале-Рояль, в аркадах которого всегда шумно, и подходим к музею Лувр. Залы, увешанные картинами, открыты для широкой публики. Тем не менее, версальские газеты утверждают, что Коммуна распродает национальное культурное достояние иностранцам.
Спускаемся на улицу Риволи. Справа, на улице Кастильоне, огромная баррикада перегораживает доступ на Вандомскую площадь. Выход с площади Согласия закрывает редут Сен-Флорентина, тянущийся направо до морского министерства, а налево – до Тюильри, с плохо наведенными амбразурами шириной в четыре метра. Огромный ров, обнажающий артерии подземной жизни, отделяет площадь от редута. Рабочие заканчивают отделку рва и покрывают его края торфом. Многие люди, проходящие мимо, с любопытством смотрят, и не один из них заглядывает вниз. Искусно сооруженный коридор ведет нас на площадь Согласия. Гордый профиль Страсбургской статуи возвышается напротив красных флагов. Коммунары, обвиняемые в пренебрежении Францией, благочестиво заменили увядшие венки первой осады свежими весенними цветами.
Теперь мы входим в боевую зону. Елисейские поля тянутся длинной пустынной полосой, которая прерывается грозными разрывами снарядов, выпущенных из фортов Монт-Валерьена и Курбевуа. Обстрел ведется на пространстве до Дворца промышленности, чьи сокровища доблестно оберегают коммунары. Вдали высится могучее сооружение Триумфальной арки. Туристы первых дней Коммуны исчезли, так что площадь Этуаль стала столь же пустынной, как и крепостной вал. Снаряды разбили барельефы, которых Жюль Симон призвал биться с пруссаками. Главная арка обнесена баррикадой, чтобы защитить ее от бомбардировок снарядами. За баррикадой люди готовятся водрузить обломки на платформу, которая по высоте сравнима с Монт-Валереном.
Проходим вдоль Елисейских полей по предместью Сен-Оноре. В правом углу, образованном авеню Великой армии и Терн, бастионы, а на авеню Ваграм нет ни одного неповрежденного дома. Вы убеждаетесь, что Тьер «не подвергает бомбардировкам Париж, о чем не устают утверждать представители Коммуны». С полуразрушенной стены свисают обрывки плаката. На нем была напечатана речь Тьера против короля Бомбы, которую группа достаточно сообразительных миротворцев воспроизвела. – Вы знаете, господа, - выступал он перед буржуа в 1848 году, - что происходит в Палермо. Вас всех пробирает ужас при мысли о том, что в течение сорока восьми часов крупный город подвергался бомбардировке. Кем? Был ли это иноземный захватчик, осуществляющий право войны? Город обстреливали его собственные власти. Для чего? Потому что несчастный город добивался своих прав. И вот, за требование собственных прав он подвергся обстрелу в течение сорока восьми часов! – Счастливый Палермо! Париж подвергается бомбардировкам уже сорок дней.
Нам удается добраться по левой стороне авеню Терн до бульвара Перейра. Оттуда до Порт-Мэлло. На каждом шагу подстерегает опасность. Пользуясь кратковременным затишьем, мы достигаем ворот или, скорее, груды развалин, которая обозначает это место. Вокзала больше нет, тоннель засыпан, бастионы сползли во рвы. И все же имеются человеческие саламандры, которые осмеливаются передвигаться среди этих руин. Напротив ворот три орудия под командой капитана Ла Марсельеза. Направо – капитан Рушат с пятью орудиями. Налево капитан Мартэн с четырьмя орудиями. Монтере, командующий этой позицией в последние пять недель, находится вместе с ними в этой атмосфере грохота снарядов. Монт-Валерьен, Курбевуа и Бекон обрушили на них более восьмисот снарядов. Двенадцать орудий обслуживаются десятью людьми. Они обнажены по пояс, их тела и руки почернели от пороха. С них градом катит пот. Часто в их руках запальные фитили. Матрос Бонавентура, который один выжил из первого набора, видел двадцать раз, как его товарищей разносило в клочья. И все-таки они держались. Эти орудия постоянно демонтировались и снова устанавливались. Артиллеристы жаловались только на нехватку боеприпасов, поскольку больше нельзя было подогнать повозки. Версальцы часто пытались, и будут пытаться вновь, захватить батареи врасплох. Монтере на страже день и ночь. Он мог с гордостью написать в Комитет общественной безопасности, что, пока он здесь, версальцы не пройдут через Порт-Мэлло.
Каждый шаг в направлении Ла Муэтта – игра со смертью. Но наш друг должен засвидетельствовать все величие Парижа. На бастионе, близ ворот Ла Муэтта, один офицер машет своей кепи в сторону Булонского леса. Вокруг свистят ядра. Это Домбровский, который забавляется руганью в сторону траншей версальцев. Члену Совета, находящемуся рядом, удается убедить его отказаться от этой мушкетерской бравады. Генерал ведет нас в замок, где располагается его штаб. Все помещения пробиты снарядами. И все же он остается здесь, и заставляет держаться своих людей. Подсчитано, что его адъютанты живут, в среднем, восемь дней. Как раз в этот момент наблюдатель Бельведера врывается к нам с ужасом на лице. Снаряд прошил его позицию. – Оставайся там, - говорит ему Домбровский, - если тебе не было суждено умереть, то ничего не бойся. – Такова его отвага. Сплошной фатализм. Несмотря на отправку депеш в военное министерство, он не получил никаких подкреплений. Полагал, что игра проиграна, и повторял это слишком часто.
Это мой единственный упрек. Не ожидаете же вы от меня извинений за то, что Коммуна позволила иностранцам умирать за себя. Разве это не пролетарская революция? Не пора ли людям отдать справедливость великой польской нации, которую предавали все французские правительства?
Домбровский сопровождает нас в переходе через район Пасси до Сены и показывает нам почти заброшенные бастионы. Снаряды все крушат и сносят на подходах к железной дороге. Большой виадук проломился в сотнях мест. Бронированные локомотивы перевернуты вверх колесами. Батарея версальцев с острова Биланкур бьет прямой наводкой по нашим канонеркам, и топят одну из них «Л’Эсток» на наших глазах. Буксир прибывает во время, подбирает экипаж и поднимается под обстрелом вверх по течению Сены до моста Йены.
Чистое небо, яркое солнце, мирный покой обволакивают эту реку, развалины, снаряды. Смерть выглядит более жестоко среди безмятежной природы. Идемте, поприветствуем нашего раненого в Пасси. Член Совета Лефрансэ приходит в санитарную палатку доктора Демаркэ и расспрашивает его о состоянии раненого. – Я не разделяю ваших взглядов, - говорит доктор, - и не могу желать триумфа вашего дела, но я раньше никогда не видел, чтобы раненые люди сохраняли такое спокойствие и хладнокровие во время операций. Я связываю эту отвагу с энергией их убеждений. – Затем мы осматриваем больничные койки. Большинство раненых живо интересуются, когда они смогут возобновить службу. Восемнадцатилетний парень, которому только что ампутировали руку, вытягивает другую и восклицает: - У меня есть еще одна рука, чтобы служить Коммуне! – Смертельно раненому офицеру говорят, что Коммуна передала его зарплату жене и детям. – У меня нет на нее права, - отвечает он, шутя. – Здесь, дружок, британские пьяницы, которые, по словам версальцев, составляют армию Коммуны.
Возвращаемся на Елисейские поля. Казармы здесь плохо укомплектованы. Другие кадры, другая дисциплина потребуются, чтобы содержать там батальоны. Перед Военной школой, в 1 500 метрах от бастионов, в нескольких шагах от военного ведомства, стоит в бездействии сотня артиллерийских орудий, заляпанные грязью. Оставим справа военное ведомство, центр распрей, войдем в Законодательное собрание, превращенное в мастерскую. Там работает полторы тысячи женщин. Они шьют мешки для песка, чтобы заткнуть бреши. Высокая симпатичная девушка, Марта, повязавшая вокруг талии красный шарф с серебристой оторочкой, подарок друзей, распределяет работы. Время труда сокращают веселые песни. Каждый вечер выплачивается жалование. Женщины получают все, что заработали, по восемь сантимов за мешок. Между тем прежние работодатели платили им едва два сантима.
Теперь мы следуем по набережным, убаюкиваемым первозданной тишиной. Академия наук проводит в понедельник свои заседания. Отн.дь не рабочие говорили: - Республике не нужны ученые. – Председательствует месье Делоне. Месье Элие де Бомон просматривает корреспонденцию и читает письмо от своего коллеги Ж. Бертрана, который бежал в Сен-Жермен. Отчет об этом мы прочтем в «Офисиель» Коммуны.
Нам не следует покидать левый берег без посещения военной тюрьмы. Спросите солдат, сталкивались ли они хотя бы с одной угрозой, хотя бы с одним оскорблением в Париже. Разве с ними не обращались как с товарищами, не подвергавшимися никаким исключительным мерам, разве они не освобождались по желанию помочь своим парижским братьям.
Между тем наступил вечер. Театры открыты. Оперный театр «Лирик» дает грандиозное представление в пользу раненых, а «Комическая опера» готовит другой спектакль. Опера обещает особое представление в следующий понедельник, когда мы услышим революционный гимн Госсека. Актеры «Гайете», покинутые своим режиссером, сами руководят своим театром. «Жимназ», «Шатле», «Театр-Франсэ», «Амби-Комик», «Делассема» посещаются каждый вечер многочисленной парижской публикой. Давайте перейдем к более суровым спектаклям, таким, какие Париж не видал с 1793 года.
Открыты десять церквей, и Революция восходит на кафедры. В старом квартале Гравилье собор Сен-Николя на Елисейских полях наполнен мощным гулом голосов. Несколько газовых горелок едва освещают многочисленную толпу. А в дальнем конце собора, почти сокрытая тенью сводов, висит фигура Христа, задрапированная тканями популярных ярких цветов. Единственное освещенное место пюпитр, стоящий напротив кафедры, завешан кумачом. Играет орган, и люди поют Марсельезу. Оратор, чрезвычайно взволнованный этим фантастическим окружением, выступает с пламенными декламациями, которые эхо разносит как угрозу. Люди обсуждают события дня, ресурсы обороны. Членов Совета сурово осуждают, принимаются резкие резолюции для передачи в ратушу на следующий день. Иногда просят слова женщины, у них есть собственный клуб в Батиньоле. Эти горячие митинги дают мало ценных идей, но они наполняют многих энергией и отвагой.
Сейчас всего лишь 9 часов вечера, и у нас есть еще время побывать на концерте в Тюильри. У входа граждане в сопровождении членов комиссии делают сборы средств в пользу вдов и сирот Коммуны. Огромные комнаты оживлены толчеей веселых и прилично одетых людей. Впервые импозантно одетые женщины рассаживаются на скамьях во дворе. В галереях играют три оркестра, но душой праздника является Маршальский зал, где мадмуазель Агар читает отрывки «Возмездия» Гюго в том самом месте, где десять месяцев раньше были свергнуты Бонапарт и его шайка. Моцарт, Мейербер, Россини, великие произведения искусства третировались в Империи как музыкальные непристойности. Из большого центрального окна мелодичная музыка разносится по саду, веселые огни сияют как звезды на зеленом газоне, мелькают между деревьев и окрашивают игру фонтанов. В беседках люди смеются, но величественные Елисейские поля, темные и пустынные, кажется, протестуют против этих популярных маэстро, которых не признавали. Версаль тоже протестует пожарищем, слабый отблеск которого освещает Триумфальную арку. Ее зловещая масса нависает над гражданской войной.
В 11 часов, когда люди расходятся, мы слышим шум со стороны часовни. Только что арестовали Шелшера. Его отвели в префектуру, откуда через несколько часов он был выпущен на свободу прокурором Риго.
На бульварах толпятся люди, возвращающиеся из театров. В кафе «Питерс» скандальное сборище штабных офицеров и проституток. Внезапно показываются национальные гвардейцы и разгоняют их. Мы следуем за гвардейцами до ратуши, где Ранвир, находившийся при исполнении служебных обязанностей, встречает их. Проводится короткая воспитательная беседа: женщины из Сен-Лазара, офицеры, с лопатами и мотыгами, отправляются к траншеям.
1 час ночи. Париж мирно спит. Такова, мой друг, парижская вольница. Ты видел этот Париж размышляющим, плачущим, сражающимся, работающим, воодушевленным, приверженным братству, строгим в отношении порока. Его улицы, вольные в течение дня, неужто, менее безопасные в ночной тиши? Хотя бы потому, что его полиция ушла с улиц (177). Каждый парижанин представлен своим инстинктам, и где вы видите торжествующих дебоширов? Эти федералы, которые могли бы владеть миллиардами франков, живут на смехотворную плату в сравнении с их обычной зарплатой. Признаете ли вы, наконец, этот Париж, расстреливавшийся с 1789 года семь раз, и всегда готовый восстать ради спасения Франции? Вы спрашиваете, где его Программа? Ищите ее перед собой, а не в колеблющейся ратуше. А эти дымящиеся бастионы, взрывной героизм, женщины, объединившиеся мужчины разных профессий, рабочие всей земли, аплодирующие нашей битве, все монархи, все буржуа, ополчившиеся против нас, разве они не выражают достаточно громко нашу идею, а также то, что все мы сражаемся за равенство, право на труд, создание социального общества? Жаль Францию, если она не осознает этого! Немедленно иди и расскажи о том, что представляет собой Париж в действительности. Если он падет, какая жизнь тебя ожидает? Кто еще, кроме Парижа, имеет достаточно сил продолжать Революцию? Кто, кроме Парижа, одолеет клерикального монстра? Иди, расскажи об этом республиканским провинциям. «Эти пролетарии сражаются также и за того тебя, который завтра, возможно, станет ссыльным. Что касается представителей класса, угождающего верховной власти, которая воображает, что может править посредством периодических боен, то или и скажи им достаточно громко, чтобы они расстались со своими претензиями. «Кровь народа удобряет революционную ниву. Идея революционного Парижа поднимется из его горящего нутра и воодушевит сыновей убиенных на новую борьбу.
.